Дома костей - стр. 33
Тоска в его голосе ранила сильнее слов. Рин понимала, что отчасти ему нестерпимо хочется уйти отсюда, начать все заново где-нибудь в другом месте.
А она уйти не могла. Колбрен был такой же неотъемлемой частью ее существа, как и воспоминания. Этот дом принадлежал ей, а она – ему. У нее не укладывалось в голове, как можно жить где-то в другом месте. Нет, не могла она оставить этот дом – с деревянными ложками любви, вырезанными отцовскими руками, с зарубками на стенах, которыми мать отмечала, насколько выросли дети, с холмиками земли и надгробиями на кладбище. Там, рядом со своими родителями, похоронена ее мать. Рин любила Колбрен со всем, что в нем есть: колокольчиками, расцветающими в лесу под деревьями, дроком, который приходилось подрезать каждую весну, с каменистой почвой, с соседями, знающими несколько поколений ее семьи, со вкусом дикой ежевики и холодной речной воды.
Для того чтобы уйти отсюда, ей придется вырвать из души все эти воспоминания, и ей уже сейчас представлялось, как ее горе прольется, точно кровь.
Должно быть, Гарет заметил отражение внутренней паники у нее на лице, потому что поспешно заговорил:
– Рин, я понимаю, ты хочешь остаться здесь. Но нам нельзя. Чего я не понимаю, так это почему ты так привязана к этому дому, если почти не бываешь в нем. Ты же всегда или на кладбище, или в лесу, или в деревне…
– В попытках прокормить нас! – Она развела руками. – Заработать столько, чтобы нам не пришлось бросать этот дом. Но тебе-то все равно. Ты ведь хочешь уйти, да? Потому что тебе нет дела до этого дома. Нет и никогда не было…
– Мне есть дело до того, как наша семья живет сейчас, – перебил Гарет, – и меня меньше всего беспокоит, как бы сохранить то, что было. В этом и заключается разница, а не в том, как ты пытаешься ее представить.
Рин круто повернулась и направилась прочь из кухни.
– Да, давай, беги в лес, – с горечью бросил ей вслед Гарет. – Все лучше, чем обсуждать дела с близкими.
У нее на щеке дрогнул мускул.
– Я иду поговорить с Эйноном, балда.
Она удержалась и не хлопнула дверью, но была к этому близка.
Дом Эйнона был средоточием красоты.
Власти кантрева решили направлять наместника из числа приближенных в деревню еще давно, с тех пор, как открылся рудник. Ходили слухи, что это нежелательный пост и что аристократы зачастую считают его признаком впадения в немилость. Видимо, это во многом объясняет отношение Эйнона к жителям деревни. Для него они не люди, а обуза.
Дверь открыл слуга Эйнона. На его лице застыла гримаса надменной скуки, будто службу у наместника он считал чуть ли не титулом.