Дом на колёсах - стр. 6
Ну и, конечно, в драку с гнусным атаманом влез, вот где самый скандал и самая слава, тьфу на неё. Тоже гордиться нечем. В драку влезть много ума не надо, ты вот вылези из неё так, чтобы потом не стыдно было. Положим, если здраво рассудить, то ввязался не зря, чем сумел, пособил. Но дом свой бросил в трудную минуту, в чужой – вломился, нашумел…
Стыдоба.
Нечем гордиться. А гордиться отчего-то очень хотелось – и как делегату (цельная губерния в его особе отражена – уф, подумать страшно…), и как домовому, то есть самому по себе.
– А у вас летом, наверное, хорошо летать? – спросил у него вдруг Тутая.
– Не знаю, – честно ответил Переплёт, подавив желание соврать, будто он на коврах полжизни провёл и большой знаток по этой части. – Я тоже зимой летал. У нас, конечно, зимы не такие, как у вас, а всё равно холодрыга. Но это бы ничего, а вот падать с самолёта – по-настоящему неприятно, однако.
Странная штука: стоит только заговорить с Тутаёй, немедленно тянет повсюду вставить это «однако». Причём не только за собой Переплёт замечал это. Забавная манера разговора оказалась сущей заразой! Он в который раз дал себе слово следить за языком.
– Ой, страшно! – сочувственно воскликнул Тутая. – Вы тоже падали? Да, очень страшно, однако.
Ну надо же, и этот крушение пережил! Переплёт подумал, что сроду теперь на ковёр не сядет. Ну их, раз они так часто падают! Или, может, домовых не держат?..
– А вам сказали, что на краю стоять не надо?
– Что-что вы говорите?
– Красиво очень наверху, говорю! – пояснил Тутая чуть громче, решив, что собеседник его не расслышал. – Только всё равно не надо на краю стоять. Мне это сразу сказали, а я не послушал, однако. Стоял, смотрел, голова закружилась, ветер дунул – я и упал с самолёта.
Переплёту стало дурно, а из соседнего купе послышался стон Дымована Огнищиевича.
– Как же вы живы остались? Вас, наверное, джинн-спасатель подхватил?
– Джинн-спасатель? – удивился Тутая. – Не знаю такого. В большой сугроб упал, однако. Хорошо упал, мягко. Только душно. Вниз головой упал – душно было, пока не вытащили, однако.
Переплёт улыбнулся.
– Нет, со мной другая история приключилась…
Он начал рассказывать о своём собственном опыте воздухоплавания, но тут открылась дверь дальнего купе, и в коридор вышел медведь в косоворотке. Вежливо кивнув попутчикам, он открыл окно и выставил нос под тугие струи воздуха. Переплёт прекрасно знал, что этот медведь на самом деле никакой не медведь, но знание ничуть не спасало от некоторой слабости в ногах, и он предложил вернуться в купе.
***
Покинув коридор, Тутая немедленно закурил свою резную трубку, присоединив её ужасающий, но странным образом проясняющий голову запах к сладковатому аромату папиросы, зажатой в зубах Запирая Сберегаевича, который сидел у окна и читал газету, щуря правый глаз через монокль.