Долгая дорога к маме - стр. 15
Мода не затронула его, и не потому, что он верил в коммунистические идеалы. Он был далек и от них. В их деревне не было церкви, а это чрезвычайно много значит в воспитании ребенка. Церковь могла воздействовать на детский ум, несмотря на оголтелую атеистическую пропаганду, которую вели в школе, в клубе, в газетах, журналах и книгах Он стал атеистом, потому что атеистами были все вокруг. Ему внушили, что церковный пафос – лживый, искусственный, попы все врут, бога нет, космонавты летали, никого не видели… Еще в юности он увлекся театром, и именно театральный пафос послужил для него образцом искренности и правды. Это увлечение наложило отпечаток на его чувства и мысли, на способ их выражения.
У него не было желания покреститься, стать воцерковленным человеком, православным, посещать богослужения. Он никогда об этом не думал. Но однажды, неизвестно почему, он захотел посетить Валаам. Лет двадцать пять назад ему неоднократно предлагали профсоюзную путевку на этот остров в Ладожском озере, но он предпочитал в выходные дни оставаться дома и отдохнуть. В России об этом архипелаге, что разбросал свои острова по центральной части Ладоги, знают многие. Утверждают, что нигде нет такой природы, как на Валааме, а хвойного леса, что растет на чудо-островах, не встретишь во всей Европе.
Это желание было настолько необычным, что жена с удивлением сказала:
– Ты же столько раз отказывался от этой поездки!
– А сейчас захотел. Не знаю, почему. Давай съездим.
Жена обрадовалась. Она тоже не была верующей, не соблюдала постов и обрядов православной церкви. Однако она давно хотела побывать на Валааме, потому что много читала о нем и своими глазами хотела посмотреть на тамошние чудеса.
Купили билеты на круизный теплоход и отправились в плавание. Ночью теплоход плыл по Ладоге, которая встретила их неприветливо. Какая-то неведомая сила раскачивала судно, скрипели и стонали перегородки и корпус. Ночью он не спал, поэтому уставший, разбитый, с больной головой ступил на землю Северного Афона. Несколько часов экскурсии добили его окончательно. Он остановился у краснокирпичного Воскресенского скита, красивейшего ансамбля, состоящего из храма, двухэтажного келейного корпуса с мезонином и подсобного здания с баней. Сказал жене, что подождет группу здесь, по словам экскурсовода, они скоро вернутся к этому же месту.
Присел на лавочку, опершись спиной на холодную кирпичную стену, ограждавшую скит. Вытянул ноги, прикрыл глаза. Задремал. Тишина на острове стояла такая, что было слышно, как шелестят листья. В воздухе витал тонкий, едва уловимый запах, такой родной, знакомый, но вспомнить его он так и не мог. Неожиданно увидел монаха, который возник, словно бы из воздуха. Это был высокий мужчина, с хорошо ухоженной бородой, синими, как васильки, глазами. Монашеская одежда сидела на нем ладно и аккуратно, можно сказать, она шла ему. Он был еще молод, на лице ни единой морщинки, выправкой напоминал бывшего военного… В левой руке монах держал четки, сделанные из деревянных брусочков, обшитых кожей. Подрясник прикрывала длинная, без рукавов, накидка с застежкой на вороте. Мантия, как заметил Михаил, была из простой и грубой ткани. Все одеяние было черным, как и положено. Однако в нем он не выглядел смиренным и безропотным. Наоборот, фигура его была статной, величественной, а взгляд умных глаз – внимательным и строгим.