Доктор Торндайк. Око Озириса - стр. 26

Кончив есть, она отодвинула поднос, открыла поношенную сумку и спросила:

– Вы интересуетесь историей Египта? Мы на эту тему безумны, как шляпочник[14]. Похоже, это семейная черта.

– Я не очень много об этом знаю, – ответил я. – Изучение медицины поглощает и не дает возможности читать что-то другое.

– Естественно, – сказала мисс Беллингем. – Невозможно быть специалистом во всем. Но если вас интересует, как ведет свое дело литературный шакал, я покажу вам свои записки.

Я охотно согласился с ее предложением (боюсь, не из энтузиазма к теме), и она достала из сумки четыре больших ин-кварто блокнота в синих переплетах; каждый из блокнотов посвящен одной династии, от четырнадцатой до семнадцатой. Я просматривал ее аккуратные записи, и мы говорили об исключительно сложном и трудном периоде, которому они посвящены, постепенно понижая голос, потому что мистер Беллингем закрыл глаза и откинулся на спинку кресла. Мы как раз достигли критического времени правления Апепи II[15], когда тишину комнаты прервал громкий храп, заставивший нас обоих неслышно рассмеяться.

– Ваш разговор сработал, – еле слышно сказала мисс Беллингем, когда я взял свою шляпу и мы вдвоем на цыпочках прошли к двери, которую она неслышно открыла. Снаружи девушка неожиданно отказалась от подшучивания и очень серьезно заметила: – С вашей стороны очень хорошо, что вы навестили его. Вы принесли ему много добра, и я очень благодарна. Спокойной ночи!

Она сердечно пожала мне руку, и я начал спускаться по скрипучим ступеням в счастливом настроении, что вряд ли мог объяснить.

Практика Барнарда, как и многих других, была подвержена колебаниям, которые попеременно вызывают у практикующего врача то надежду, то отчаяние. Работа представляет собой приступы, чередующиеся с почти полным застоем. Один из таких антрактов произошел через день после моего посещения Невиллз Корт, в результате в половине двенадцатого я задумался, чему посвятить остальную часть дня. Чтобы лучше обдумать эту трудную проблему, я прогулялся по Эмбаркменту и, облокотившись на парапет, стал смотреть на реку, на серый каменный мост с его арками, на Шот-Тауэр и за ним очертания аббатства и собора Святого Стефана.

Приятная сцена, спокойная и тихая, с намеками на жизнь и трезвую романтику; под средним пролетом моста проплывала баржа с буксирным парусом, прикрепленным к временной мачте; у руля аккуратная женщина в белом переднике. Я мечтательно смотрел, как течение несет эту баржу, заметил низкие, почти в уровень с водой, борта судна и собаку, лающую на далекий берег, – и думал о Руфи Беллингем.