Доктор Сакс - стр. 4
Ужас у меня был пред теми водами, теми скалами —
5
Доктор Сакс жил в лесах, никакой не городской покров. Вижу, как он идет по следу вместе с Жаном Фуршеттом, лесником свалки, дурачком, хихикателем, беззубым-бурообломанным, исшрамлено-жженым, фыркателем на костры, верным возлюбленным спутником в долгих детских прогулках – Трагедия Лоуэлла и Змея Сакса – в лесах, в мире вокруг —
По осени там бывали иссохшие коричневые обочины, клонились к Мерримаку, густые от сломанных сосен и бурости, листопадают, свисток только что пронзил окончание третьего периода на зимнем ноябрьском поле, где толпы, и я, и папа стояли, наблюдая за потасовочным возбужденьем полупрофессиональных дневных матчей, как во времена старого индейца Джима Торпа[6], бум, тачдаун. В лесах Биллирики водились олени, может, один-два в Дракуте, три-четыре в Тингзборо, а на спортивной странице «Лоуэллского солнца»[7] – уголок охотника. Огромные холодные сосны сомкнутым строем октябрьского утра, когда вновь начиналась школа и пора яблок, стояли голые в северном сумраке, ждали обнаженья. Зимой река Мерримак переполнялась льдом; за исключением узкой полоски посередине, где лед хрупкий, с кристаллами течения, вся круговерченная чаша Роузмонта и Моста Эйкен-стрит распростиралась плоскостью для зимних вылазок на коньках – за компаниями можно было наблюдать с моста в снежный телескоп, когда налетал буран, а вдоль боковой свалки Лейквью миниатюрные фигурки нижнеземельных снежнопейзажей заброшенно блудили в свилеватом мире бледного снега. Синяя пила зубрит поперек льда. Хоккейные матчи пожирают костры, у которых нахохлились девчонки, Билли Арто, стиснув зубы, дробит клюшку противника пинком шипастых ботинок в злодейской ярости зимних боевых дней, я спиной описываю круги на сорока милях в час, не отпуская шайбу, пока не теряю ее на отскоке, а прочие братья Арто кидаются очертя голову кучей в лязге Дит-Клэпперов[8] тоже реветь в общей свалке —
Та же грубая река, бедная река, с мартовскими растаями приносит Доктора Сакса и дождливые ночи Замка.
6
Бывали синие кануны каникул, Рождество на подходе, сверкучее по всему городу, который чуть ли не вдоль и поперек весь виден с поля за Текстильным после воскресного вечернего сеанса, время ужинать, ростбиф ждет или ragout d’boullette[9], все небо незабываемо, подчеркнуто сухим льдом погодного зимнего сверка, воздух разрежен до чистой синевы, грустно, ровно так же он является в те часы над краснокирпичными переулками и мраморными форумами Лоуэллской аудитории[10], а сугробы на красных улицах для печали, и полеты потерявшихся лоуэллских птиц воскресного ужина, что долетают до польской ограды за хлебными крошками, – никакого тут понятия о том Лоуэлле, что возник позже, о том Лоуэлле безумных полуночей под сухопарыми соснами при опрометчиво тикучей луне, что задувает саваном, фонарем, землей заваливает, землю раскапывает, с гномами, оси в смазке лежат в речной воде, а луна отсверкивает в крысином глазу, – тот Лоуэлл, тот Мир, сами поймете.