Доктор, да вы... больной! 2 - стр. 7

– Я очень рада за тебя, – улыбаюсь в ответ. – Это просто замечательно!

– Спасибо тебе за всё, что сделала для меня, – говорит он с нежностью.

– Ну что ты, Боря… Причём тут я? Это Осипа Марковича надо благодарить.

– А я уже.

Поднимаю брови.

– Ящик лучшего армянского коньяка 25-летней выдержки ему преподнёс на днях, – сообщает Борис.

– Ничего себе. Это же очень дорого, наверное…

– Жизнь дороже, – улыбается Борис. – Доктор был очень рад. Сказал, что ему теперь до конца жизни можно не покупать алкоголь. А ещё… знаешь, он очень переживает за тебя.

Молчу. Что тут скажешь? Ну что?! Он звонил мне в начале отпуска, выражал слова сочувствия и поддержки. В подтексте читалось: «Элли, я устроил ради тебя войну с чиновниками, но… силы оказались неравны». Я могу лишь представить, каких нервов стоило Швыдкому сражаться за меня. Его усилия напоминали, скорее всего, бодание телёнка с дубом. В голове звон, а старому дереву хоть бы что.

Я тогда сказала, что благодарна за поддержку, а он обещал поддерживать, как и всегда.

– Спасибо ему. Он чудесный человек, и здесь, в Питере, Швыдкой для меня, словно второй отец, – говорю искренне.

– Я бы тоже очень хотел тебе помочь, но не знаю как, – признаётся Борис.

– Ничего, уж как-нибудь выплыву, – отвечаю с наигранным оптимизмом. Это оптимизм капитана крейсера «Варяг», который тоже думал, что его кораблю удастся одолеть противника. Вот и мне, видимо, придётся потонуть с пробоиной в борту. Ох, как же не хочется!

– Что будет завтра, как думаешь? – спрашивает Борис.

– Наверное, Гранин вызовет к себе и потребует уволиться, – пожимаю плечами. – Послушай, а давай сейчас не будем об этом, а? Такой чудесный вечер…

– Самое чудесное в нём – это ты, – вдруг говорит Борис, разворачивается ко мне, подходит, наклоняется… Я ощущаю мягкое, чуть трепетное, но по-мужски сильное прикосновение его губ к своим. Проходит секунда, вторая… В голове вихрь эмоций, всё перемешалось.

– Прости, я, кажется… – говорит Борис, отстранившись.

– Нет, всё хорошо, – шепчу в ответ, и тогда он снова целует меня, но теперь уже притянув к себе одной рукой и крепко прижимая.

Мы стоим посреди набережной, позабыв обо всём на свете. Целуемся, как… мне даже не с чем сравнить. Это продолжается до тех пор, пока Олюшка не начинает кряхтеть в коляске. Приходится прекратить наши чувственные прикосновения. Наклоняюсь к дочке, смотрю, что она там возится. Кажется, придётся возвращаться и менять подгузник. Напрудило моё чадо больше положенного.

Сообщаю об этом Борису, он смеётся. Я смотрю на него и думаю: «Вот такого бы папу моей Олюшке». Тут же обрываю себя. Глупости какие! Без году неделя знакомы, один раз поцеловались, а я уже планы строю. Глупо!