Добрая самаритянка - стр. 26
Я отчаянно хотела оставаться опекуншей сына, потому что он был частью меня. И мы отлично проводили время вместе, пока поставленный мне диагноз – рак – не разрушил все. Требовалось срочное и тщательное лечение, поэтому меня положили в больницу. Когда несколько недель спустя я вернулась домой, Генри исчез. Сначала Тони утверждал, что сын просто временно находится на попечении и вернется, когда я буду чувствовать себя достаточно хорошо, чтобы присматривать за ним. Но когда я набралась сил, муж поставил передо мной ультиматум: или наш брак и девочки, или я и Генри – сами по себе.
Все – от врачей, осматривавших Генри, до патронажных медсестер – заверяли меня: на нем никак не отразится то, что он больше никогда не вернется домой. Но я знала своего сына. Он думал, что я отказалась от него и отдала в руки людей, которые никогда не смогут полюбить его так, как любила я. Меня убивало то, что он не знает: я не виновата – не мое нежелание, а моя болезнь разделила нас. Чувство вины заставляло меня задыхаться.
Я находила слабое утешение в том, что здесь Генри хотя бы будет под должным присмотром. Его накормят, искупают, оденут и вывезут в сад или к озеру – подышать свежим воздухом. Он ничего не хотел и не нуждался во мне, но я все равно приходила. Я могла только убрать крошки с его губ и расчесать ему волосы на косой пробор. Хотя бы это.
Я взяла Генри за руку и положила пальцы на его запястье, просто чтобы почувствовать его пульс.
«Чувствую, как во мне бьется его сердце», – сказала я Тони однажды во время беременности.
«Не говори ерунды, – ответил он. – Ты просто слышишь собственное».
Тони не понимал, что мое сердце и сердце Генри были едины. И пока я могу ощутить его пульс, он всегда будет моим якорем.
Глава 8
Четыре месяца и три недели после Дэвида
Я нахмурилась, глядя на пластиковый стаканчик с остатками кофе, стоящий на столе.
Терпеть не могу, когда другие в мое отсутствие пользуются моим рабочим местом, особенно когда им не хватало воспитания убрать за собой. Офис и сам по себе выглядел неопрятно, если не сказать хуже: вытертый узорчатый ковер родом из семидесятых, выгоревшие белые обои из древесно-стружечной массы, потолок с пятнами никотина – никто, похоже, так и не собрался покрасить его даже десять лет спустя после запрета на курение на рабочем месте.
Помада, размазанная по ободку стаканчика, была для меня все равно что подпись рисовальщика уличных граффити – из этого стаканчика явно пила Джанин. Я выкинула стаканчик в ведро для пластика, опрыскала стол антибактериальным раствором и вытерла все следы ее пребывания, прежде чем ответить на первый за мое дежурство звонок.