До того как - стр. 10
Я не плакала. Просто спустилась на цыпочках в гостиную, стараясь запомнить лицо мамы, ее слова и поступки. Я хотела помнить все: наши игры, беседы, объятия. Даже тогда я сообразила: жизнь меняется. В окно гостиной я видела, как мама садится в машину. Глядя на подъездную дорожку, я осознала, что мама всегда была ненадежной. Отец, может, и боялся уехать из родного города, где у него была потрясающая работа, зато он, черт побери, надежен.
Миссис Гаррет осторожно касается кончиков моих волос.
– Если выкрасить голову розовой пищевой краской, это не изменит случившегося.
Забавно она высказалась.
– Я покрасила волосы не потому, что ваш сын истек кровью у меня на глазах, – резко говорю я, вспомнив, как сильно напомнила кровь стекающая в раковину насыщенно-розовая краска.
Отталкиваю ее руку. Да, мои слова грубы, но кто она такая, чтобы судить меня?
Переваривая услышанное, миссис Гаррет, должно быть, представляет изувеченное тело Кертиса, с которым я два часа просидела в машине, прежде чем прибыла помощь. Я безуспешно пыталась порвать его ремень безопасности. От удара металл погнуло так, что я не могла пошевелить руками. Я закричала, когда кожу мне распороло зазубренными краями. Мой возлюбленный сидел неподвижно, не издавая ни звука, а я кричала на него, на машину, на все мироздание.
Свет померк, когда Кертис побледнел и обмяк. Сегодня я благодарна, что потеряла тогда сознание, и мне не пришлось смотреть на то, что больше не было моим возлюбленным, в тщетной надежде на чудо.
Миссис Гаррет, тихонько вздохнув, заводит мотор и трогается с места.
– Я понимаю, тебе больно, Молли… как никто другой, понимаю. Я пытаюсь жить дальше, но ты губишь себя из-за того, что никак не могла предотвратить.
Сбитая с толку, я принимаюсь сосредоточенно водить по ручке на дверце.
– Не могла предотвратить? Я вела машину! – Как наяву слышу скрежет металла. – Его жизнь была в моих руках, и я его убила.
Кертис воплощал жизнь, от него исходили свет и тепло, он любил все на свете. Мог радоваться даже самым простым и незатейливым вещам. Мы были совсем не похожи: я относилась ко всему намного циничней, особенно после ухода мамы. Однако Кертис всегда меня слушал, всякий раз, как я сдуру совершала очередную ошибку. На свой день рождения он помогал моему отцу прибираться в маминой мастерской – я тогда расплескала черную краску по драгоценным полотнам. И Кертис не спрашивал, почему я так часто желала матери сдохнуть.
Он не осуждал меня, помогал держаться. Без него я бы расклеилась. Я всегда думала, что только благодаря ему сумею окончить колледж и завести друзей в новом городе. Мне трудно скрывать от людей, что я о них думаю, и потому друзья для меня – редкость. Кертис заверял: это нормально, просто я болезненно честный человек, и роль лжеца в наших отношениях на себя возьмет он. Кертис притворялся своим среди мажориков из школы. Он был милым, его все любили, я же была его «плюс один». Однако нас привыкли видеть вместе, и постепенно люди привыкли и к моему поведению. Чары Кертиса все компенсировали. Он стал для меня единственным светлым моментом в жизни. Он единственный принимал меня и любил, однако и он покинул меня. По моей же вине. Совсем как мама, уставшая от нашего городка, от серости моего папы и от дочери-блондинки с розовым бантиком в волосах.