Дни одиночества - стр. 17
Это меня взбесило: хозяин повел себя как чужак, решил не пользоваться своими ключами – вероятно, хотел подчеркнуть, что явился сюда как гость. Первым, радостно лая и свесив набок язык, к входной двери огромными прыжками кинулся Отто. За ним поспешал Джанни; он открыл дверь и застыл на пороге. За спиной брата, хихикая и блестя глазами, пряталась Илария. Я же осталась стоять в коридоре, неподалеку от кухни.
Марио вошел, нагруженный пакетами. Я не видела его ровно тридцать четыре дня. Он казался помолодевшим, ухоженным, даже отдохнувшим. У меня так сильно свело желудок, что я едва не потеряла сознание. Ничто в его облике не говорило о том, что ему нас не хватает. В то время как я несла на себе – я это поняла по его испуганному взгляду – все тяготы расставания, он не мог скрыть своего довольства жизнью, а быть может, и счастья.
– Дети, оставьте папу в покое, – сказала я притворно веселым голосом, когда Джанни и Илария, распаковав подарки, принялись вешаться ему на шею, целовать его и соперничать друг с другом за отцовское внимание. Но меня никто не послушался. Раздраженная, я стояла в углу, пока Илария примеряла платье, подаренное Марио, а Джанни играл в коридоре с радиоуправляемой машинкой, за которой с лаем носился Отто. Постепенно я дошла до той точки кипения, когда бурлящая вода выливается на конфорку из огромной кастрюли. Я терпеливо ждала, пока дочка красочно расписывала свою шишку и мои прегрешения – а Марио целовал ее в лоб и уверял, что это пустяки; пока Джанни во всех подробностях рассказывал о сложностях с учебой и громко зачитывал свою работу, забракованную учительницей, – а отец нахваливал его и успокаивал. Настоящая семейная идиллия! Наконец мое терпение лопнуло, я силком затолкала ребят в детскую и захлопнула за ними дверь, пригрозив, что накажу их, если они посмеют высунуть оттуда нос. Попыталась было придать своему голосу чарующие нотки, с треском эту попытку провалила и громко закричала:
– Вот оно, значит, как?! Ну что, хорошо развлекся в Дании? Любовницу‐то с собой прихватил?
Он покачал головой, выпятил губы и приглушенным голосом ответил:
– Если не прекратишь, я заберу свои вещи и сейчас же уйду.
– Я просто спросила, как ты съездил. Что, уж и спросить нельзя?
– Не таким тоном.
– Да? А какой у меня тон? Каким тоном я должна с тобой разговаривать?
– Да нормальным тоном.
– А ты нормально со мной поступил?
– Я влюбился.
– Правда? Я тоже. Много лет назад. В тебя. Но ты унизил меня и продолжаешь унижать.
Марио потупился; он выглядел по‐настоящему расстроенным, и это меня тронуло. В моем голосе появилась нежность – тут уж я ничего не могла с собой поделать. Я сказала, что понимаю его положение, понимаю, что он запутался; но и я – мямлила я, делая длинные паузы, – когда пыталась привести мысли в порядок, пыталась понять его и терпеливо переждать, пока утихнет буря, тоже иногда терялась, тоже иногда опускала руки. И, в качестве знака своей доброй воли, я достала из кухонного ящика связку писем и торжественно вручила ему.