Дни чудес - стр. 9
Откуда-то издалека я чувствую, как на мое плечо опускается чья-то рука, на спину – другая, но мне кажется, я проваливаюсь сквозь них. Мир предстает в виде одурманивающего кружения размытых очертаний предметов. Вдруг я воображаю, что зрители все это видят. О господи, как унизительно! Меня преследует чудна`я галлюцинация: папа произносит хвалебную речь у моей могилы: «Она умерла так же, как жила, – как Томми Купер». Теперь-то я понимаю, что дела мои плохи, потому что все это до чертиков странно.
В конце концов мне удается пролепетать:
– О, это чертовски типично.
Потому что я проделываю это не в первый раз, недавно было то же самое.
Театральные огни кажутся мне звездами над головой. Они плавают в темноте. Потом все пропадает.
Добро пожаловать в мой мир.
Когда Ханне было четыре, она начала жаловаться на усталость. Не только по вечерам или после детского сада, но весь день. Она перестала всюду носиться с друзьями, побледнела. Я подумал, что это какой-то вирус, или невралгическая реакция на рост, или что-то еще. Записался к нашему терапевту, ожидая услышать то, что обычно говорят родителям: понаблюдать за ребенком, но понапрасну не волноваться. Наш врач принадлежал к старой школе – лысеющий, высокий и строгий, чем-то похожий на средневекового палача. Вы робко входите в его кабинет, а он сидит, откинувшись в кресле, со скрещенными на груди руками, с укоризненным выражением на морщинистом лице, словно говорящем: «Ну же, докажите мне, что вы не очередной болтливый ипохондрик». Вы описываете свои симптомы, он качает головой, будто вы все это сочинили, потом говорит, что это совершенно не смертельно, и вы уходите вполне успокоенный. Именно так все происходило, когда я пришел к нему в возрасте тридцати одного года с такой сильной болью в пояснице, что три дня не мог разогнуться. Такой была его реакция и тогда, когда я обратился с жалобами на боль в груди. Ханне исполнилось три года, и мне стало сложно справляться с родительскими обязанностями в одиночку. Покачивание головой, несколько грубовато-добродушных порицающих слов, и вот он поворачивается к компьютеру, давая понять, что я могу уходить.
В тот день, приведя к нему Ханну, я ожидал, что от меня, как обычно, отмахнутся, и даже не удосужился сесть. Однако он несколько мгновений пристально вглядывался в меня, а потом сделал то, чего я не ожидал. Посадив Ханну на стул, он взял стетоскоп и стал прослушивать ей грудь. Он прослушивал долго, прикладывая прибор к ее телу как будто наугад.
– Холодно! – пытаясь увернуться от него, жаловалась она.