Дневной поезд, или Все ангелы были людьми - стр. 70
Поговорили о том о сем и разошлись бы, если бы Николай не обмолвился о своем чердаке, завешенном стираными простынями, полукруглом оконце, затканном пауком, и собственной версии смерти Есенина. Тут-то и выяснилось, что Владимир Жанболатович и впрямь из университета и тоже занимается Серебряным веком, а уж Есенин для него как отец родной (пылкое кавказское красноречие).
Пригласил Николая к себе, стал показывать редкие книги, сдувая с них пыль, а чью-то фотографию, висевшую над столом, быстро убрал и спрятал. Версию Николая о смерти Есенина не то чтобы поддержал, но признал ее любопытной, чем тот был обрадован, польщен и окрылен. Обещал пригласить на конференцию, но только непонятно – с докладом или просто посидеть любопытствующим болваном и послушать.
Но пригласить так и не успел, поскольку вскоре случился исход Николая из египетского плена, если понимать под Египтом двух сфинксов на набережной Невы и одного фараона – отца Анатолия. Отношения с фараоном у Николая стали натянутыми, как бельевая веревка на его чердаке, отягощенная мокрыми простынями.
Фараон безумствовал, ревновал, допекал, следил, грозил анафемой за непослушание. И веревка лопнула бы, если бы Николай вдруг не женился на скромной девушке Наде с туго заплетенными косами до самого пояса, длинными платьями (не слишком красивые ноги), бирюзовыми сережками (она их носила в коробочке и постоянно примеряла, не решаясь надеть) и не бежал из Ленинграда в Москву.
Он даже толком не попрощался с Владимиром Жанболатовичем, столь поспешным было бегство, и не успел вернуть ему взятые книги: их потом пришлось присылать из Москвы заказной бандеролью, а в приложенном письме каяться, извиняться и просить прощения. Владимир-Жан (двойное французское имя он предпочитал непонятному кавказскому отчеству) ответил ему снисходительным письмом, легко за все простил, лишь немного удивился, благодушно пожурил, и с этих пор завязалась их переписка.
Для Николая она стала отдушиной – при тех мутных, бурливых, как весенняя Нева, отношениях, которые сложились у него с отцом Анатолием, чьим мучеником он себя называл. Николай выкладывал Жану-Владимиру о себе все. Он откровенно исповедовался ему, не скрывая даже тех подозрений, кои вызывал у него отец Анатолий, пытавшийся вкрадчиво внушить Николаю, что флорентийский еретик Данте слишком жестоко обошелся с грешниками седьмого круга ада, заставив их скитаться в бесплодной пустыне и страдать под огненным дождем.
Николая смутили и озадачили эти слова, как смущает недосказанность или, наоборот, слишком настойчиво выпячиваемая мысль. У себя на чердаке он раскрыл Данте и прочитал, что огненный дождь попаляет насильников и содомитов. Вот оно что! Стало ясно, кого выгораживает отец Анатолий. И не только выгораживает, но втихую списывает на подзащитных и кое-какие собственные грехи.