Дневники - стр. 56

1 октября (Синяя книга)

Вчера у нас был священник Аггеев – «Земпоп», как он себя называет. Один из уполномоченных Земского союза (единственный поп). Перекочевал в Киев, оттуда действует.

Большой жизненный инстинкт. Рассказывал голосом надежды вещи странные и безнадежные. Впрочем, – надежда всегда есть, если есть мужество глядеть данному в глаза.

Душа человеческая разрушается от войны – тут нет ничего неожиданного. Для видящих. А другие – что делать! – пусть примут это, неожиданное, хоть с болью – но как факт. Пора.

Лев Толстой в «Одумайтесь» (по поводу японской войны) потрясающе ярок в отрицательной части и детски-беспомощен во второй, положительной. Именно детски. Требование чуда (внешнего) от человечества не менее «безнравственно» (терминология Вейнингера), нежели требование чуда от Бога. Пожалуй, еще безнравственнее, ибо это – развращение воли.

Кто спорит, что чудо могло бы прекратить войну. Момент неделанья, который требует Толстой от людей сразу, сейчас, в то время, когда уже делается война, – чудо. Взывать к чуду – развращать волю.

Все взяты на войну. Или почти все. Все ранены. Или почти все. Кто не телом – душой.

И душа в порочном круге, всякий день. Вот мать, у которой убили сына. Глаз на нее поднять нельзя. Все рассуждения, все мысли перед ней замолкают. Только бы ей утешение.

Да, впрочем, я здесь кончаю мои рассуждения о войне «как таковой». Давно пора. Все сказано. И остается. Вот уж когда «вино открыто» и когда теперь все дело в том, как мы его допьем.

Мало мы понимаем. Может быть, живем только по легкомыслию. Легкомыслие проходит (его отпущенный запас) – и мы умираем.

Не пишется о фактах, о слухах, о делах нашего «тыла». Мы верного ничего не знаем. А что знаем – тому не верим; да и таким все кажется ничтожным. Неподобным и нелепым.

Керенский после своей операции (туберкулез у него оказался в почке, и одну почку ему вырезали) – более или менее оправился. Но не вполне еще, кажется.

Мы стараемся никого не видеть. Видеть – это видеть не людей, а голое страдание.

Интеллигенция загнана в подполье. Копошится там, как белые, вялые мухи.

Если моя непосредственная жажда, чтобы война кончилась, жажда чуда — да простит мне Бог. Не мне – нам, ибо нас, обуянных этой жаждой, так много, и все больше… Молчу. Молчу.

3 октября

Мое странное состояние (не пишется о фактах и слухах, и все ничтожно) – не мое только состояние: общее. Атмосферное.

В атмосфере глубокий и зловещий штиль. Низкие-низ-кие тучи – и тишина.