Дневники - стр. 43
Я боюсь сказать несправедливое о наших «либералах», но очень, очень я их боюсь. Уж очень они слепы… а говорят, что видят.
Керенского не было среди «радикалов».
Я знаю, что кадеты в Думе уже покрыли правительство…
28 мая
Не хочется писать, приневоливаю себя, записываю частные вещи.
Как противна наша присяжная литература. Завопила, как зарезанная, о войне с первого момента. И так бездарно, один стыд сплошной. Об А.[18] я и не говорю. Но Брюсов! Но Блок! И все, по нисходящей линии. Не хватило их на молчание. и наказаны печатью бездарности.
А вот был у нас Шохор-Троцкий. Просил кое-кого собрать – привез материал, «Толстовцы и война». Толстовцы ведь теперь сплошь в тюрьмах сидят за свое отношение к войне. Скоро и сам Шохор садится.
Собрались. Читал. Иное любопытство. Сережа Попов со своими письмами («брат мой околоточный»), с ангельским терпением побоев в тюрьмах – святое дитя. И много их, святых. Но… что-то тут не то. Дети, дети! Не победить так войну!
Потом пришел сам Чертков.
Сидел (вдвоем с Шохором) целый вечер. Поразительно «не нравится» этот человек. Смиренно-иронический.
Сдержанная усмешка, недобрая, кривит губы. В нем точно его «изюминка» задеревенела, большая и ненужная. В не бросающейся в глаза косоворотке. Ирония у него решительно во всем. Даже когда он смиренно пьет горячую воду с леденцами (вместо чаю с сахаром) – и это он делает как-то иронически. Так же и спорит, и когда ирония зазвучит нотками пренебрежительными – спохватывается и прикрывает их – смиренными.
Не глуп, конечно, – и зол.
Он оставил нам рукопись – «Толстой и его уход из Ясной Поляны», – ненапечатанную, да и невозможную к печати. Думаю, даже и в Англии. Это как будто объективный подбор фактов, скрепленный строками дневника самого Толстого, – даже в самый момент ухода. Рукопись потрясающая и… какая-то «немыслимая». В самом факте ее существования есть что-то невозможное. Оскорбительное… для кого? Для Софьи Андреевны? В самом подборе видна злобная к ней ненависть Черткова… Для Толстого, может быть? Не знаю. Кажется, – для любви Толстого к этой женщине.
На рукописи прегадкая надпись – просьба Черткова «ничего отсюда не переписывать».
Мне бы и в голову не пришло сделать такую вещь, но, при надписи, я чуть-чуть нарочно не сделала, и если кое-чего не переписала – то исключительно из лени, из отвращения ко всякой «переписке».
Перо Черткова подчеркивает «убийственные» деяния Софьи Андреевны. До мелких черточек. Вечные тайные поиски завещания, которое она хотела уничтожить. Вплоть до шаренья по карманам. И тяжелые сцены. А когда будто бы кто-то сказал ей: «Да вы убиваете Льва Николаевича!» – она ответила: «Ну, так что ж! Я поеду за границу! Кстати, я там никогда не была!»