Дневники - стр. 2

(Он мне почти всегда «вы» говорил, а я ему «ты», я так хотела.)

Я и не поняла его, только сама испугалась: кто мог и чему меня выучить?

Нарочно пишу все, весь этот цинизм, – и в первый раз. То, что себе не говорила. Грубое, уродливое, пусть будет грубо. Слишком изолгалась, разыгрывая Мадонну. А вот эта черная тетрадь, тетрадь «ни для кого», – пусть будет изнанкой этой Мадонны.

Физически влекло к Ване. Но презирала его за глупость и слабость. Надо было расстаться. Я предложила ему умереть вместе (!). Это все-таки его оправдало бы, да и меня. (Надо сказать, что я себя вообще тогда считала «лишней» на свете.)

Ждала его в Боржом. Он не приехал. (Родители его сразу отправили в Киев, и умно сделали.) Презрение к обоим и сознание, что меня все-таки влечет к нему, – чуть это все меня тогда пополам не перегрызло. Но решила оборвать все, сразу, и оборвала, хотя все-таки влекло.

Какая детскость! Точно необходимо, в любовной истории, равенство умов! (Главное, это трудно до отчаяния. Думаю, что не необходимо потому, что для мужчины это еще труднее. Ведь среди женщин даже и такой, дешево-нарядный ум, как мой, – редкость. Тогда бы мало кто кого любил! Вздор, да ведь никто и не любил еще. Не бывало. Надо покориться и пользоваться тем, что есть.)

Бедный Ваня! Я потом, через долго, видела его. Но меня уже не влекло. Все-таки, когда я узнала о его конце (он повесился, вдолге), на меня эта смерть удручающе подействовала.

Встреча с Дмитрием Сергеевичем, сейчас же после Вани. Отдохновение от глупости. Но зато страх за себя, оскорбление собою – ведь он сильнее и умнее? Через 10 дней после знакомства – объяснение в любви и предложение. Чуть не ушла от ложного самолюбия. Но опомнилась. Как бы я его потеряла?..

Вот Минский. (Ребяческую, тщеславную суету пропускаю.) С Минским тоже тщеславие, детскость, отвращение: «А я вас не люблю!» И при этом никакой серьезности, почти грубая (моя) глупость и стыд, и тошнота, и мука от всякого прикосновения даже к моему платью!

Но не гоню, вглядываюсь в чужую любовь (страсть), терплю эту мерзость протянутых ко мне рук и… ну, все говорить! Горю странным огнем влюбленности в себя через него. О, как я была рада, когда вырвалась весной на Ривьеру, к Плещееву, из-под моих темных потолков.

(Плещеев – скучно, неважно.)

На Ривьере – доктор. История вроде Ваниной, только без детства. Мне казалось, что я играю, шучу. Искание любви, безумие возможности (чего?), – яркая влюбленность (вилла Элленрок, дача М.Ковалевского), – и вдруг опять, несмотря на все мужество во имя влюбленности, – холод и омертвение. А между тем ведь мне дан крест чувственности. Неужели животная страсть во мне так сильна? Да и для чего она? Для борьбы с нею? Да, была борьба, но не хочу скрывать, я тут ни при чем, если чистота победила. Я только присутствовала при борьбе. Двое боролись во мне, а я смотрела. Впрочем, я, кажется, знала, что чистота победит. Теперь она во мне еще сильнее. Тело должно быть побеждено.