Дневники: 1931–1935 - стр. 72
Что дальше? Мы прошли еще дальше в лощину, которая петляет все глубже и глубже; отметили листьями путь, но все равно заблудились, сделали для меня трость из палки, и вот мы здесь, на холме, куда поднялись благодаря солнцу, сидим под оливковым деревом, и я сняла обувь (ради прохлады). Жители деревни периодически подходят и заводят вежливые разговоры ни о чем. Вчера вечером на холме над Дельфами, когда Итея476 начинала вспыхивать светом и сверкать на берегу моря, можно было наблюдать один корабль в бухте и выделявшиеся на заднем плане снежные горы, а передний план все еще ярко-зеленый и красно-коричневый там, где паслись козы и овцы, и машины медленно проезжали по извилистой дороге внизу. Вчера вечером, когда мы сидели там, подбежала пастушка, которая как будто хотела поймать овцу, но на самом деле только для того, чтобы поговорить с нами. Никакого хождения вокруг да около, никакого хихиканья и стесненья. Она остановилась прямо перед нами, как будто так и надо. М. взглянула на нее сначала сквозь очки, затем поверх них. Потом пастушка стала называть греческие слова, обозначающие разные вещи. Skotos – ее грубое толстое пальто; ourands – небо; цветок – lullulin? [luludi]; мои наручные часы – orologe [orologiou], а машина – я забыла. Она заливалась от смеха. Это была низенькая смуглая женщина, которая превратится в проницательную пухленькую старушку, непринужденную и дружелюбную. Пришел ее 18-летний брат, шустрый, смышленый, с маленькими глазенками. Я взяла у него палку и бутылку с водой. Потом возникла проблема с монетами. Сначала она не хотела брать ни их, ни платок М., потом ходила за нами, приложив руку к груди и не то спрашивая о чем-то, не то жалуясь. Л. повторил, что это подарок. Она взяла его. Но без радости. Мальчик принес нам большую кастрюлю йогурта. И вот мы дома, скоро выключаем свет; после ужина в пабе молодые люди в брюках и рубашках танцевали, педантично кланяясь, крутясь и делая правильные движения.
На полпути вверх. Мне пришло в голову, что: 1) горный хребет, который мы сейчас видим впереди, похож на плохо очищенную грушу, когда по бокам остаются полоски кожуры; 2) что Лоуренс пишет свои книги урывками, как и я – этот дневник; и у него тоже не хватает сил дойти до конца одним махом; нет ни переходов, ни формы – возможно, это следствие ложной антилитературности; 3) что мужские добродетели не существуют сами по себе – за них нужно платить. Это привносит в психологию мужчин еще один элемент – желание получать плату и понимание, что заплатят. Это можно скрывать, но суть останется (я опять обдумываю свою книгу [Три гинеи?]).