Дневники: 1925–1930 - стр. 23

, – ну, что может помешать этому счастью? И ведь каждый день полон таких моментов. Если бы мы зависели от речей, денег или приглашений на вечеринки… Это, кстати, напомнило мне об отвратительной вечеринке, которая была на днях у Оттолин. Почему я все время разговаривала с Хелен Анреп168? Отчасти потому, что меня немного раздражает обилие молодых людей. Скажем прямо, светская львица из меня никакая. При всем моем тщеславии я становлюсь немного циничной, иначе почему мне так не нравится восхищение Тернеров169, Китчинов170 и Гаторнов-Харди? Женщины обычно более отзывчивы. Они создают особую атмосферу. Но гостеприимство Оттолин износилось до дыр. Гости сидели далеко друг от друга, и было ощущение звука тикающих часов, а Оттолин все твердила, что это полный провал, и не знала, как исправить ситуацию.

Теперь я должна ответить Джеральду Бренану171 и прочесть «Гэндзи172», потому что завтра получу еще £20 от «Vogue». А я говорила, что Сивилла меня забыла? Из Сивиллы она опять превратилась в леди Коулфакс. Уже месяц никаких приглашений.

16 июня, вторник.

Это конец моей утренней изнурительной работы над «Гэндзи»; рецензия выходит из-под пера слишком вольготно и должна быть ужата. «Дэллоуэй», как и «Джейкоб», уперлась в какую-то невидимую стену общественности и почти не продается вот уже три дня. Однако друзья в восторге – искренне, я полагаю, – и готовы провозгласить меня успешным, заслуженным, триумфальным автором этой книги; Клайв, Мэри, Молли и Роджер последними вошли в ряды моих союзников. Думаю, мы продали 1240 экземпляров, так что волна распространилась дальше, чем от «Джейкоба», и, похоже, до сих пор есть рябь.

Сегодня вечером у Леонарда банкет, праздник братьев-апостолов, и, вероятно, их здесь будет даже слишком много. «Почему люди изобретают все эти способы самоистязания?» – это то, что он скажет в качестве председателя и спикера173. Старина Литтон, как мне напомнили, давно выпал из нашей жизни. Ни слова о моих книгах; никаких визитов после Пасхи. Мне кажется, что когда у него появляется новая любовь, а в данном случае это Ангус, то Литтон становится мрачным как туча; он чувствует себя нелепым, неловким, и ему не по душе компания старых циничных друзей вроде нас. По правде говоря, когда я слушаю рассказы Ангуса о муках, мольбах и отчаянии Литтона, меня немного тошнит. Он вызывает у молодых людей только жалость и смех, и в этом его обнажении есть что-то маразматическое, а любовные похождения и вовсе приводят его в общество наиболее равнодушных и неталантливых посредственностей; ничего, что стимулировало бы его разум или вдохновляло. Взять хотя бы бедного немощного Филиппа [Ричи], который точь-в-точь похож на итонского мальчишку в итонской куртке, – хочется дать ему монетку на мороженое.