Дневники 1862–1910 - стр. 109
– Черткова мы более двух лет не видали. У него больная жена, которую он не может оставлять. Почва же, на которой Чертков сошелся с моим мужем, была сначала не религиозная, а другая. Заметив, что в народной литературе встречается множество глупых и безнравственных книг, мой муж дал мысль Черткову преобразовать народную литературу, дав ей нравственное и образовательное направление. Муж мой написал несколько рассказов для народа, которые, после того как разошлись в нескольких миллионах экземпляров, найдены теперь вредными, не довольно церковными и тоже запрещены. Кроме того, издано много научных, философских, исторических и других книг. Дело это очень хорошее и очень подвинулось; но и это встретило гонение.
На это государь ничего не ответил.
Под конец я решилась сказать:
– Ваше величество, если мой муж будет опять писать в художественной форме и я буду печатать его произведения, то для меня было бы высшим счастьем, если б приговор над его сочинением был выражением личной воли вашего величества.
На это государь мне ответил:
– Я буду очень рад; присылайте его сочинения прямо на мое рассмотрение.
Не помню хорошенько, было ли еще что сказано, кажется, я всё записала. Помню, что он прибавил:
– Будьте покойны, всё устроится. Я очень рад. – И затем встал и подал мне руку.
Я опять поклонилась и сказала:
– Мне очень жаль, что я не успела просить о представлении императрице, мне сказали, что она нездорова.
– Нет, императрица сегодня здорова и примет вас; вы скажите, чтоб о вас доложили.
После этого я вышла, и в дверях, выходя в маленькую комнатку возле своего кабинета, государь остановил меня и спросил:
– Вы долго еще пробудете в Петербурге?
– Нет, ваше величество, я уезжаю сегодня.
– Так скоро? Отчего же?
– У меня ребенок не совсем здоров.
– Что с ним?
– Ветряная оспа.
– Это совсем не опасно, только бы не простудить.
– Вот я и боюсь, ваше величество, что без меня простудят, такие холода стоят.
И я ушла, поклонившись еще раз, после пожатия, очень ласкового, моей руки государем.
И вот я пришла опять в ту же гостиную, с красной атласной мебелью – статуя женщины в середине, две статуи мальчиков по бокам, два зеркала в простенках тех арок, которые отделяли гостиную от залы. Везде пропасть растений и цветов. Никогда я не забуду этих ярко-красных азалий в роскошнейшем цвету, глядя на которые я думала, что умираю. Вид из окон скучный – на мощеный двор, где стояли две кареты и ходили солдаты.
Немолодой лакей с иностранным лицом и выговором стоял у двери приемной государыни. С другой стороны стоял негр в национальном мундире. Около кабинета государя тоже стояли негры, три, кажется.