Dневник Z - стр. 5
Прячась от обстрела, я забегаю в здание мэрии и вижу, что на парте лежит женщина, укрытая бордовым пальто. Я смотрю на неё, минуту, две… на её ботинки с пухом… она очень тихо и крепко спит. Но проходит третья минута, а тело посреди всеобщего шума даже не шелохнётся… И вот тут у меня внутри что-то похолодело, сковало в груди. Я понял, что вот так и выглядит смерть мирного человека на войне. Безмолвно, холодно, страшно. И одиноко, посреди привыкшей к покойникам безучастной толпе.
Дмитрий говорил нехотя, стиснув зубы. Но и отказать не мог. К нему привезли десяток репортеров и очень попросили дать интервью. Он был беженцем из подконтрольного ВСУ Северодонецка – желанная тема для СМИ в те дни. Да и прорыв населения из оккупированных врагом городов был сродни подвигу. Трассы обстреливались, беженцы гибли и получали ранения.
Дмитрий с семьёй сумел выбраться целым и невредимым. Но на его лице не было счастья. Ведь до родной Трехизбенки он доехал не в полном составе. Старшая дочь наотрез отказалась жить в ЛНР, вышла по пути и решила отправиться в украинский тыл. Я подумал, что за годы антироссийской пропаганды в Северодонецке она просто не смогла остаться нейтральной. Что для её возраста и малого жизненного опыта это в общем-то не удивительно. К тому же возраста бунтарского, типичного для конфликта отцов и детей, ориентированного больше на авторитет сверстников. А украинское государство долго прививало молодежи свои простые «истины»: «ЛНР – сепары, пророссийский Донбасс – рабы орков, маргиналы, немодные ватники и быдло, бредущее в каменный век, а не прогрессивную Европу».
Её отец, рожденный в СССР, который бывал в подвалах СБУ, которому нацбатовцы резали горло (мужчина показал нам шрам на шее), ничего не смог с этим поделать и просто отпустил дочь. За что, наверное, сейчас себя и корил.
Но журналистам о его семейной драме не рассказали. Я узнал о его дочери только после съемок. И это был мой первый живой пример того, как политика разделила не только братские народы, но и многие семьи, жившие на Украине. Это потом я услышу истории взаимно отрёкшихся родственников, узнаю о бойце ВСУ, пообещавшему убить своего брата – ополченца ЛНР, позже я увижу дочь и мать, разделённых линией боевого разграничения и политическими запретами, которые 8 лет не могли друг друга обнять. Потом. А тогда для меня всё было впервые. И история этих беженцев из Северодонецка отпечаталась в памяти навсегда. Как первая буква алфавита. Алфавита войны братских народов. Впереди будет ещё 32 такие буквы.