«Дневник сумасшедшего» и другие рассказы - стр. 4

За последние несколько дней я несколько отступаю от своих первоначальных предположений: я допускаю, что тот старик не переодетый палач, а настоящий врач, и все таки он людоед. Основатель их науки Ли Ши-чжень[1] своей книге, называющейся что то в роде «Наши травы»… ясно говорит, что человеческое мясо можно есть жареным; разве после этого старик посмеет утверждать, что не занимается людоедством?

– Что касается брата, то и здесь я ни капли не взвожу на него напраслину. Когда он растолковывал мне смысл текстов, он своими собственными устами говорил, что «можно менять своих детей и пожирать их». Еще помню один случай: как то мы разговаривали об одном дурном человеке и тогда она сказал, что не только следовало бы его убить, но и «пожрать его мясо и лечь спать на его коже». Я тогда был еще маленький и от страха сердце у меня долго не могло успокоится. Брат нисколько не был удивлен рассказом арендатора из деревни Нянцзыцунь, который приходил к нам несколько дней тому назад и говорил, что «съели сердце и печень убитого» – во время всего рассказа, брат утвердительно кивал головой. Очевидно, что сейчас его взгляды такие же жестокие как и прежде. Раз он допускает, что можно менять детей и пожирать их, то можно менять все что угодно, можно есть кого угодно. Прежде я слышал только его рассуждения о принципах справедливости и по своей простоте брал их на веру; теперь же я знаю, что когда он говорит о принципах справедливости, у него не только губы вымазаны человеческим салом, но и сердце наполнено мыслями о людоедстве.

Глубокая тьма, не знаю: день или ночь. Собака со двора Чжао снова залаяла. Жестокость льва, трусость зайца, коварство лисицы…

Я понимаю их приемы, убить прямо они не желают да я не смеют, опасаясь несчастья. Поэтому они между собой договорились расставить свои сети и побудить меня к самоубийству. Взгляните на тex мужчин и женщин, которые стояли на улице несколько дней тому назад, на поведение брата в течение этих дней и этого будет вполне достаточно чтобы на восемь-девять десятых удостовериться в этом. Самое лучшее снять пояс, перекинуть его через балку, и затянувши потуже – удавиться; а они, не имея за собой никакой вины и в тоже время добившись заветного желания будут от радости хохотать на всю улицу тонкими голосами. Или скажем, умер от страха или от тоски; хотя в таком случае я и оказался бы до некоторой степени менее жирным, они все же и тут будут иметь основание к тому, чтобы одобрительно кивнуть головой несколько раз.

Они только и знают, что есть мертвечину! Помню, в книгах говорится, что существует такая тварь, называемая гиеной. Вид ее и внешность отвратительны. Она всегда питается мертвечиной: даже самые крупные кости мелко разгрызает и проглатывает. Подумаешь только о ней и то становится страшно. Гиена принадлежит к роду волков, а волк это семейство собак. Третьего дня собака со двора Чжао взглянула несколько раз на меня: ясно, что она тоже за одно с ними состоит в заговоре против меня, и что она уже давно обо всем сговорилась с ними. Старик, который смотрел на пол, тебе не удастся обмануть меня! Больше всего мне жаль моего брата. Он тоже человек, почему же он ничуточки не боится; более того, он входит в эту шайку чтобы съесть меня. Что же это: стародавняя привычка, по которой не считают это за грех, или же полная утрата совести, при полном сознании того, что это является преднамеренным преступлением? Я проклинаю людоедов, и, прежде всего, начиная с него; я хочу переубедить этих людей, и тоже, прежде всего, намерен начать с него.