Дневник Ноэль - стр. 4
Ее мучили головные боли, и она много времени проводила в постели, в темноте, сняв с телефона трубку и спрятавшись от света и мира. Я стал не по возрасту самостоятельным. Сам себе готовил, сам собирался в школу, даже стирал в ванной одежду, когда она пачкалась.
Когда мать ложилась спать, я заходил в ее темную комнату проверить, все ли хорошо. Она часто просила меня почесать ей спину. Для этого у нее был специальный карандаш с двумя приклеенными к нему зубочистками, которыми я должен был водить вверх и вниз по спине, шее или рукам. Иногда часами. Это единственное, что заставляло верить, будто она меня все-таки любит и я ей нужен. Порой, пока я чесал ее, она нежно разговаривала со мной, и я жадно, словно воздух, глотал каждое слово.
В одиночестве я жил не только дома. В школе тоже всегда держался сам по себе. Был одиночкой и до сих пор остаюсь им. Возможно, потому что чувствовал себя старше детей моего возраста. Был замкнутым и серьезным. Мне говорили, что я слишком много думаю. Кроме того, у меня совершенно не оставалось времени на друзей – надо было следить за мамой. Она не раз пыталась покончить с собой и даже впутывала меня в свои планы. Однажды, сунув мне разделочный нож и электрическую точилку, она попросила наточить его так, чтобы он мог порезать запястья.
В другой раз – я уже был старше, – вернувшись из школы, я увидел машину: к выхлопной трубе был подсоединен садовый шланг, другой его конец был просунут в заднее окно, все остальные стекла наглухо закрыты. Мать была без сознания. Я вытащил ее и уложил на бетонный пол гаража. Потом у нее ужасно болела голова, больше она никак не пострадала. Я же переживал это событие еще много лет.
К тринадцати годам мне наконец-то удалось перерасти мать, и она перестала меня бить. Может, потому что я больше не плакал, а может, боялась получить сдачи. Хотя я вряд ли бы поднял на нее руку. Несмотря на все тяготы, которые мне довелось пережить, я не стал жестоким. Нет ничего хуже насилия. До сих пор не выношу.
Воспоминания обо отце очень расплывчатые. Знаю о нем только то, что рассказывала мать, что ему было плевать на меня. Матери верить, конечно, нельзя, но отрицать его отсутствие было бы смешно – он никогда не пытался стать частью моей жизни. В какой-то степени на него я злился даже больше, чем на мать. Почему его не было? Что за причина? Если я был дорог ему, то как он мог оставить меня в таком месте?
Последний день дома был поразительно будничным. Мне было шестнадцать. Вернувшись однажды вечером с работы из «Тако тайм», я увидел все свои вещи на газоне перед домом. Даже подушку. Дверь была заперта. Не знаю, в чем провинился в тот раз. Да это было и неважно. Во мне что-то щелкнуло. Пришло время уходить.