Дневник ненависти - стр. 3
Пока Третьякова возилась с ключами, спросил (чтобы сменить тему) о заведующем кафедры (когда приходил, как себя чувствует, не собирается ли на пенсию). Затем обещал позвонить:
– Я перезвоню тебе на днях, – молвил. – У меня есть вопрос, Наташа.
И сразу же мысль: "Зачем я это сказал? Ведь можно было нейтрально выйти из разговора".
Двадцать шагов по коридору, поворот, вверх по лестнице; лабиринт меж деревянных ящиков с неопознанным оборудованием, ещё тридцать шагов… держать курс на запах (рядом с кабинетом кафедры базировалась мужская уборная).
"Глупость сморозил, зачем обещал позвонить? Растерялся?.. Не-ет, парень, этому явлению соответствует иное определение. Ты доигрался! – язвила мысль. – Просто-напросто! Хотел заиметь покойника? Вот он! Получи его! Ешь его, свеженького! Наслаждайся!"
На кафедре ничего не изменилось: залепленное зелёным стеклом окно, диван (сколь же изношенный, столь и заслуженный), пластиковое деревцо с тёмной биографией, портрет Луначарского, вдоль стены – бесконечной длины стол для сабантуев…
/стол был куплен у старьёвщика и установлен Андреем Отченашенко в день его защиты (Андрей защищал диссертацию). Вечером планировалось Событие "обмыть ", и стол был роскошно накрыт, но… у Андрея случилось прободение язвы, он умер в карете Скорой помощи, так и не узнав, сумел ли он стать кандидатом.
Лудольф уложил покойницу на диван, метнулся к кулеру. Кулер оказался сух, как пустыня, однако вода обнаружилась в чайнике – алюминиевом чайнике с карболитовой ручкой.
"И что теперь?.. Что ты собираешься делать? Поить из чайника труп?"
В обстоятельствах маячил "идейный разлом", граничащий с идиотизмом: Лудольф вёл себя и пытался воздействовать на женщину так, будто она была жива, однако мадам погибла – совершенно очевидно.
"Пульс. Нужно прощупать пульс", – мысль здравая, однако Лудольф игнорировал её. Осмотрел свои ладони на предмет пятен. Крови не нашел.
"Можно избавиться, – подумал отчётливо и жёстко, – утопить в заливе. Это нетрудно. Главное, продумать, как оградить Третьякову… она баба болтливая, если допросят – выложит всё".
Часы пробили девять; Лудольф вздрогнул и оглянулся – он совсем позабыл о них, о "безбашенных ходиках со средним образованием" (определение хохмача Отченашенко). Часы звонили долго и нудно – выматывали душу. Когда звон смолк, стало тихо, как в раю: по закатному лучу струилась пыль, подчёркивая своим присутствием утвердившуюся тишину и пустоту: тлен к тлену, прах к праху…
– Я умерла? – спросила покойница.
Она медленно поднялась и села на диване. Глупо улыбалась и поправляла причёску.