Дневник Луция Констанция Вирида – вольноотпущенника, пережившего страну, богов и людей - стр. 4

Курион, наконец, прервался, вдруг спросил меня об утренней выходке Афанасия. Я только плечами пожал в ответ, мол, что еще ожидать от ослабшего умом. Евсевий помрачнел:

«Мне кажется, что-то тут есть, – заговорил он. – Не может же река просто так… никогда такого не случалось. Да еще и размыв несильный».

Меня случившееся тоже задело, но не таким мистическим образом. Себя я почитал человеком рациональным, пусть и верующим, но больше полагающимся на себя, чем на вышние силы. К последним я прибегал только в самые непростые часы своей жизни, как во время варварских набегов или мора или внезапной кончины Горгия Констанция, когда моя судьба снова повисла на тонкой ниточке.

Хотя слова Афанасия, а позже и куриона, встревожили и меня.

Третий день перед календами мая (29 апреля 410 года н.э.)

Можно сказать, Афанасий напророчествовал. Сегодня дозорные снова видели тех самых варваров, но видимо, с этого дня будем сталкиваться с ними куда чаще, чем того хотелось бы. Признаться, уже и забыли о них, нет, не совсем так, тешили себя мыслью, что они забыли о нас. Увы, это не так. На рассвете прибыл отряд числом человек пятнадцать конников, они даже здесь предпочитают передвигаться только на лошадях; не спешиваясь, долго топтались перед воротами, пока готы не отперли. Наш язык они не разумеют, но центурия успела выучить их – а куда деваться? – все время сталкиваются. Так и не въехав внутрь, командир гортанно приказал готовить четыре-пять домов для заселения семьями этого дикого племени, сейчас отчего-то не вспомнить, как их прозывают. Выслушав ответ начальника нашего гарнизона, он только пожал плечами и припустил прочь. Когда Видигойя спустился, вокруг него уже собрались поселяне.

«Ничего не поделаешь, – разводил руками он. – Придется подчиниться. Можно сказать, легко отделались. Они теперь всех заставляют брать на постой, их главарь говорит, что не воинов, а только их семьи, у них сейчас большая война на западе где-то. Чтоб лишних с собой не брать».

Вид у центуриона был несчастный. Какое-то время он, будто извиняясь за приказ пришлецов, объяснял их позицию, положение готов, являющихся пусть номинально давними союзниками дикарей, но всегда в подчиненном положении перед ними оказывавшихся, а после вернулся на стену. Велел ночью жечь костры, но кому и зачем сигналил – так и осталось тайной.

А среди наших в тот вечер только и было разговоров, что о варварах. Странно, что Афанасий молчал, верно, старик попросту забыл о своем «пророчестве». Зато другие вспоминали прошлый их визит, когда нашему гарнизону чудом удалось отстоять стены. Но больше говорили о странностях варваров – их одежде, вони, о любви к лошадям, без которых, кажется, представить себе их невозможно и, конечно, об их непостижимых головах. Не единственном, но основополагающем отличии от всех прочих людей этого мира. С таким хоть до края света иди, похожего не сыщешь. Когда я первый раз увидел убитого дикаря, долго не мог поверить увиденному. Каюсь, думал пощупать голову, хорошо, наверное, что не пересилил себя. Афанасий трогал. И Мения, супруга Видигойи. Трогая, она еще что-то приговаривала, на своем, будто не верила глазам; после же долго молилась… Тиру? Марсу? Христу? Или всем сразу?