Для тебя моя кровь - стр. 10

Мужчина замолчал. Класс погрузился в давящую тишину. Было слышно, как гудят под потолком лампы, как уборщица прошла по коридору, звеня ведром. И эта тишина была гадкой, неприятной, словно вот– вот должно произойти что то непоправимое. Лицо Ковалёва походило на каменную маску, ни единой эмоции, лишь в прищуренных глазах таилась боль и злоба. Что же он натворил? Что же натворила я, приведя в класс этого человека? Дура, дура, тысячу раз дура! Для меня, факты, рассказанные Ковалёвым откровением не были. Мне, как историку, доводилось сталкиваться и с определёнными документами, и с мемуарами ветеранов. Но детям рассказывать такое строго запрещалось, в учебниках люди описывались, как абсолютное добро, а вражеская сторона, как абсолютное зло и никак иначе. За распространение лишних подробностей, преподавателю светила статья.

По моей спине побежали противные мурашки, когда я поняла, почувствовала то, что должно было сейчас произойти. И это произошло. В тишине класса раздался плач.

Лена Мугина, уткнувшись лицом в столешницу парты всхлипывала. Подрагивали узкие плечи и белые косы.

– Ты чё, Муха! – удивлённо вскрикнул Животков. – Кровососов пожалела.

– Зачем? – Лена подняла на нас с гостем красное, опухшее от слёз лицо.– Зачем вы нам об этом рассказали? Это же зверство! Как можно так с живыми существами, пусть даже это враги!

Класс разделился на тех кто поддержал Лену и на тех, кто посчитал её слёзы дурными, ведь солдаты поступали правильно, так, как и следует поступать с врагами.

Я уже не вслушивалась в спор своих учеников, просто обречённо ждала звонка с урока. Дискуссией всё это не закончится, я это знала точно. Слухи о моём госте поползут по школе, об этом узнает директор, и я лишусь работы. Хотя, увольнение– не самый плохой исход всей этой истории. Самое страшное то, что меня могут вызвать в СГБ, где обвинят в сознательном разрушении идеалов, искажении исторических событий, и отправлюсь я по этапу в багроговые шахты или амгровые болота, как решит суд.

Звонок на перемену прозвучал райской музыкой. Дети шумной гурьбой выскочили из класса, и я позволила себе тяжело опуститься за учительский стол и обхватить свою бедовую головушку руками. Духота класса, крики детей, доносящиеся из коридора, гудение ламп, всё это давило, раздражало.

Чья – то горячая, тяжёлая ладонь опустилась мне на плечо. Я подняла глаза на стоящего рядом мужчину. Вот кто во всём виноват, вот кому я обязана дурным настроением и зарождающейся паникой, вызванной, теперь уже, не его присутствием, а ожиданием не минуемого наказания.