Дивеево. История места и святынь. Наставления святых. Современная жизнь - стр. 33

Усилия Преподобного по устроению Мельничной общины, а также обилие чудесных, необычных благословений, которые он давал сестрам и попечителю общины, М. В. Мантурову, породили много толков. Все это стало причиной многочисленной и разнообразной клеветы, выпавшей на долю отца Серафима и его «сирот». Многим, в том числе части Саровской братии и священноначалия, казалось непристойным, что отец Серафим – монах – постоянно общается с девицами, принимает их у себя, всячески заботится о них. Ведь «сироты», составлявшие Мельничную общину, при жизни Преподобного не принимали даже монашеского пострига – они были мирянками, хотя и жившими по-монастырски. Кроме того, далеко не всем нравилось, что отец Серафим снабжает сестер всем необходимым – очевидно, за счет Саровской обители, думали они, считая чужую – монастырскую – копейку. Доводы же о том, что устроить общину повелела Сама Божья Матерь, далеко не всеми принимались во внимание.

Старица Евдокия Ефремовна (монахиня Евпраксия) так говорила о гонениях, которые претерпевал отец Серафим: «То всем уж известно, как не любили Саровцы за нас батюшку о. Серафима; даже гнали и преследовали его за нас постоянно, много-много делая ему терпения и скорби! А он, родной наш, все переносил благодушно, даже смеялся, и часто, сам зная это, шутил над нами. Прихожу я к батюшке-то, а он всем ведь при жизни-то своей сам питал и снабжал нас всегда с отеческою заботою, спрашивая: есть ли все? Не надо ли чего? Со мною, бывало, да вот с Ксенией Васильевной и посылывал, больше меду, холста, елею, свечей, ладану и вина красного для службы. Так-то и тут, пришла я, наложил он мне, по обыкновению, большую суму-ношу, так что насилу сам ее с гробика-то поднял, индо крякнул, и говорит: “Во, неси, матушка, и прямо иди во святые ворота, никого не бойся!” “Что это, – думаю, – батюшка-то, всегда, бывало, сам посылает меня мимо конного двора задними воротами, а тут вдруг прямо на терпение, да на скорбь-то святыми воротами посылает!” А в ту пору в Сарове-то стояли солдаты и всегда у ворот на часах были. Саровские игумен и казначей с братиею больно скорбели на батюшку, что все дает-де нам, посылает; и приказали солдатам-то всегда караулить да ловить нас, особенно же меня им указали. Ослушаться батюшку я не смела и пошла, сама не своя, так и тряслась вся, потому что не знала, чего мне так много наложил батюшка. Только подошла я, это, к воротам, читаю молитву; солдаты-то, двое, сейчас тут-де меня за шиворот и арестовали. “Иди, – говорят, – к игумену!” Я и молю-то их, и дрожу вся; не тут-то было. “Иди, – говорят, – да и только!” Притащили меня к игумену в сенки. Его звали Нифонтом; он был строгий, батюшку Серафима не любил, а нас – еще пуще. Приказал он мне, так сурово, развязать суму. Я развязываю, а руки-то у меня трясутся, так ходуном и ходят, а он глядит. Развязала, вынимаю все… а там: старые лапти, корочки сломанные, отрубки да камни разные, и все-то крепко так упихано. “Ах, Серафим, Серафим! – воскликнул Нифонт. – Глядите-ка, вот ведь какой, сам-то мучается, да и Дивеевских-то мучает!” – и отпустил меня. Так вот и в другой раз пришла я к батюшке, а он мне сумочку дает же. “Ступай, – говорит, – прямо к святым воротам!” Пошла, остановили же меня и опять взяли и повели к игумену. Развязали суму, а в ней песок да камни! Игумен ахал-ахал, да отпустил меня. Прихожу, рассказала я батюшке, а он и говорит мне: “Ну, матушка, уж теперь в последний раз, ходи и не бойся! Уж больше трогать вас не будут!” И воистину, бывало, идешь, и в святых воротах только спросят: чего несешь? – “Не знаю, кормилец, – ответишь им, – батюшка послал”. Тут же пропустят».