Дива - стр. 17
Охотоведу руку собрали, поправили, но пальцы все равно врастопырку остались, отсюда и прозвище появилось – Недоеденный. А когда он в пятый раз женился, это не считая десятка любовниц, то стали называть еще просто охотоведом, то есть, все время ведающим охоту, как племенной бык.
Зарубин слушал попутчика с серьезным видом и удовольствием, поскольку его торопливый вологодский говорок напоминал знакомую с детства, музыку. Но когда этот сказочник завернул про то, как мужики с медведем договорились, непроизвольно хохотнул и уже не мог избавиться от недоверчивой ухмылки. Знал ведь, что все это байки, но начинал верить, а ведь трудно сохранять спокойствие, когда слышишь, как собеседник старательно тебя дурит и потешается с серьезным видом. Однако попутчика ничто не смущало.
– У вас что, медведи считать умеют? – спросил Зарубин.
– А то как же! – уверенно заявил тот. – Даже науке известно, всякий медведь до десяти считает. Наши, пижменские, и писать умеют. Они однажды письмо сочинили губернатору, жалобу на Костыля…
Даже его жена тут не выдержала, высунулась из машины..
– Будя брехать-то. – строго сказала она. – Что человек-от про тебя подумаёт?
И словно пластинку сменила. Вкусив коньяку, этот сказочник окрылился, однако потерял охоту травить байки – переключил свое нарочитое возмущение на беспорядки и принялся крыть местное начальство. А это было в самый раз – услышать голос народа, поскольку Зарубин хоть и вырос в Вологодской области, однако давно жил в Москве, не знал современных нравов малой родины, тем паче, ее глухих уголков. Попутчик же так увлекся, что в азарте потерял всякую осторожность, продолжая повествовать о темных сторонах пижменской жизни. И считал, что имеет на это право, поскольку одно время, когда леспромхоз закрыли, работал егерем на базе у Недоеденного, весь его произвол наблюдал воочию и уволился из-за принципиального несогласия с агрессивной политикой в отношении к местному населению. Пять минут Баешник чихвостил всю охотничье руководство, благополучно избавился от замечаний жены, и когда та громко засопела, вернулся к прежним байкам, но уже полушепотом.
Оказывается, недоеденный медведем, Костыль не угомонился, хотя сразу догадался, кто зверя натравил, и никакого послабления местным мужикам не сделал; напротив, еще хуже пакостить начал, и все по закону. Он называл их аборигенами или того хуже – туземцами. Вроде не так и обидно: туземец вообще слово русское и означает, что человек из той земли, но все-таки уничижительно. Так вот захочет туземец зайчика стрелить или грибов-ягод побрать, отработай три дня по обустройству солонцов, потом заплати деньги, путевку выписывай, и еще ходи по определенному маршруту, в строго отведенное место и не нарушай экологического равновесия в природе. Медведи же, кабаны и лоси теперь даже охотникам из Вологды не достаются, только начальству, богатым москвичам да иностранцам. Чтоб Костылю все прощалось, и прикрытие от властей было, он хитро сделал, когда-то пристрастил к охоте местного губернатора. Прежде-то он и ружья в руках не держал, но однажды Недоеденный заманил его на глухариный ток и заразил, словно отравой. Бывший егерь по себе знал, насколько это занятие людей с ума сводит, человек как больной делается, и если рыбалкой увлекся, то тихое помешательство, охотой же, вооруженное и буйное.