Дин Рид: трагедия красного ковбоя - стр. 16

Много позже Дин так охарактеризует свои чувства к этому человеку: «Патон заставил меня понять, чего же мне не хватает, а именно – зрелости. И дело совсем не в том, что по возрасту он мог быть мне отцом, зрелость отнюдь не возрастное понятие.

Патон обучил меня, как нужно вести себя перед камерой и перед микрофоном, он посвятил меня в тонкости этого ремесла. Но это было не самое главное в его науке. Свою главную задачу он видел в том, чтобы воспитать в своих учениках понимание гуманизма профессии киноактера. И хотя Прайс отлично понимал, насколько подвержено коррупции искусство в Соединенных Штатах, он не уставал повторять: «Как же можно строить дом, не имея фундамента? Как ты собираешься пробудить в аудитории чувства, которых не испытываешь сам? Как ты смеешь говорить правду, если ты сам не веришь в нее, как можно утвердить правду, оставаясь лжецом?» Символ веры Патона Прайса был неколебим: «Человек не способен создать что-либо истинно ценное, если он сам несамоценен»…»

Между тем Прайс открыл Дину глаза не только на театр. Он слыл пацифистом и сумел привить свои взгляды по этому поводу и своему ученику. И хотя Дин так и не смог понять и принять одного поступка Прайса (в годы войны он отказался идти служить в американскую армию, которая вступила в войну с фашизмом, за что угодил за решетку), однако во всем остальном он поддерживал своего учителя беспрекословно. Даже на многие события американской истории Прайс заставил Дина взглянуть по-новому. Однажды, когда они коротали вечер за неспешным разговором, а по телевизору диктор сообщил, что военный бюджет США в 1959 году превысил 42 миллиарда долларов, Прайс заметил:

– Наша страна, которая была рождена революцией и слыла на протяжении полутораста лет светочем свободы, сегодня превратилась в сильнейший оплот реакции и готова свергнуть любое правительство, если оно может ударить по американским капиталовложениям и политическому влиянию.

– И в чем причина, учитель? – поинтересовался Дин.

– В наших исторических корнях, мой друг. Мы строили свою страну с таким упоением и злостью одновременно, что оба этих чувства слились в нас воедино. Но если наши предки истребляли индейцев и линчевали негров, но сумели сохранить остатки человечности благодаря религии, то сегодня все иначе. Двадцатый век принес с собой отказ от викторианской стыдливости и решимость не скрывать более свои низменные инстинкты. Наша страна взяла на себя роль мирового жандарма, и большинство наших соотечественников этому рады. Как же, ведь мы – лучшие в мире! Этому учат нас наши учебники истории.