Дикарка у варваров. Песнь Теней - стр. 18
— Только если обгонишь меня на лошади, — Шона поднял большой палец вверх.
— Ещё бы предложил посостязаться в бех! — шутливо надулась я.
Шона расхохотался, но тут же посерьёзнел и вздохнул:
— Ты — такой хрупкий... я бы и тронуть тебя боялся.
— Не такой уж и хрупкий! — оскорбилась я. — Ладно, не хочешь — не говори.
— Она была любимой наложницей кагана, — неожиданно произнёс Шона. — Отец привязан к Солонго-хатун, уважает её ум, любуется красотой... но мою мать он любил. А она... любила другого.
— Другого? — оторопело переспросила я.
В принципе, ничего удивительного — толстый хан никак не тянет на мечту всех женщин. Но открыто предпочесть ему другого...
— Одного из нукеров кагана, — не глядя на меня, проговорил Шона. — Его казнили, она лишила себя жизни, а каган... принял меня, несмотря ни на что. Иной на его месте мог бы усомниться... и избавиться от меня. Но он продолжает считать меня сыном, даже не зная наверняка, чья кровь течёт в моих венах. И Тургэн, что бы ни говорил о моей матери, ни разу не попытался оспорить, что я — его брат.
— Понимаю... Но их поведение не так уж и благородно, как может показаться. Как по мне, ты или принимаешь человека без оговорок или не принимаешь его совсем. А они будто делают тебе одолжение, позволяя считаться их родственником, и всё же относятся, как к изгою.
Злая на каганёнка за недавнее унижение, я не хотела видеть благородство ни в одном из его поступков, и не выбирала слов, даже понимая, что они ранят Шону. Но тот только грустно улыбнулся.
— Ты всё ещё не понимаешь наших обычаев. Своей изменой мать запятнала и себя, и меня. Неважно, течёт ли во мне кровь кагана, я не могу считаться равным остальным.
— Но это — глупость. Ты — гораздо благороднее их всех вместе взятых!
Оторвавшись от созерцания шкуры, на которой сидел, Шона вскинул на меня глаза, и в них мелькнул едва заметный огонёк.
— Ты правда так считаешь, Марко?
— Конечно, иначе бы так не говорил.
Огонёк в глазах Шоны вспыхнул ярче, взгляд стал пытливым, почти гипнотическим. Почему-то смутившись, я уставилась на чашу с айрагом, которую продолжала держать в руке, и невпопад спросила:
— И что будет, когда вырастешь? Сможешь занять при дворе любую должность? Или и в этом будут ограничения из-за "запятнанного" происхождения?
— Я уже вырос, — рассмеялся Шона. — Совершеннолетие у нас наступает в тринадцать — после первой охоты и первой убитой дичи. А должности просто так не раздают, их нужно заслужить. Я смогу занять любую, если буду этого достоин. Но, пока нет войны, трудно показать, чего стоишь.