Дикарь - стр. 35
Меня сторонились и боялись, я помню это выражение на лицах – ужас, презрение, брезгливость… Словно запечатывание – это заразная болезнь. Впрочем, кто-то верит и в это. Боятся. Никто не хочет лишиться могущества, а магия – это власть. Чем ее больше, чем устойчивее и весомее положение в обществе. Лангранж стояли высоко, почти у подножия королевской семьи. А я со своим талантом мог бы поднять их до самой верхней ступени – правящей. А вместо этого чуть не отправил в пропасть.
Да, я не виню свою семью за то, что они выкинули меня, как шелудивого пса.
Уже не виню. Они поступили правильно.
А что до целителей, глупо было рассчитывать на их помощь, запечатывание не лечится. После рассказа о гейзере меня охватила надежда. Благодаря ей и добрался до Ированса, не откинувшись по дороге. Первый год был трудным. Я верил, выл, злился, снова и снова бился в приступах, снова верил… Потом пришло понимание, что и гейзер мне не поможет. Я помню тот день, ясный и солнечный. Я лежал в горячей воде, смотрел на плывущие облака и как-то совершенно четко и спокойно осознавал, что это тоже бесполезно. Что нет в этой воде никакого волшебства, все это байки местного населения. Волшебства нет, силы нет, и исцеления для меня тоже нет. Все это я принял равнодушно, потому что вера к тому моменту меня оставила.
Скорее всего, Хенсли тоже знал об этом. Он просто отправил меня сюда и дал время привыкнуть. Смириться с собственной ущербностью. Не знаю, милосердие это или изощренная жестокость. Если бы я не был «Тем самым Лангранжем» привыкнуть к новой жизни было бы легче, наверное. Но я стоял так высоко, что падение оказалось слишком болезненным. На самом деле иногда я уверен, что разбился. Что не живу. Что умер там, на Багровой Скале. Первые три года я проклинал Духов за то, что они меня тогда не забрали.
Последние два года из семи были почти спокойными. Я привык. Оказалось, что человек ко всему привыкает. Даже к такому подобию жизни.
Пока не появилась эта наглая рыжая особа.
Хорошо, что два приступа подряд никогда не повторяются. Иначе я свалился бы прямо там, рядом с ее голыми коленками. Даже сейчас стоит вспомнить, как она лежала на земле – беззащитная, теплая, прикрытая слишком малым количеством ткани, и в глазах темнеет. Я успел забыл это чувство – острого желания к женщине. Конечно, потому что годами мне удавалось избегать любого нормального общения с ними!
Картина, стоящая перед глазами, даже сейчас не желала покидать голову. Длинные ноги, стройные бедра, упрятанные в полотно панталон, какие-то кружавчики и веревочки, что так хотелось сорвать… Рисунок ребер из-под задравшейся сорочки. Очертание груди, натянувшей ткань, и просвечивающиеся соски… Тонкие ключицы… Шея… Приоткрытые губы… Испуганные, широко распахнутые глаза…