Диетлэнд - стр. 37
Я зашла было в дамскую комнату, но официантки там болтали и наводили марафет перед зеркалом, поэтому я вышла на задний двор ресторана и уселась на бетонных ступенях, скрытая от посторонних глаз огромными мусорными баками. Когда мои пальцы коснулись шершавой поверхности печенья в кармане, я еще могла остановиться, взять себя в руки, использовать силу воли, могла начать прыгать, как Джек-попрыгунчик, или написать обо всем в блокноте; но я этого не сделала. Одна печенька, затем другая, третья – они все оказались во рту, – столько, сколько могло поместиться. Я запихивала их, не жуя; ощущение шероховатой кокосовой стружки и глазировки с легкой кислинкой на языке было подобно болевому шоку. Наскоро прожевав, я заглотила печенье. И засунула в рот три печенья, пару раз щелкнула челюстями, проглотила и, даже не переведя дыхания, заглотила еще два. Мои щеки пылали, глаза застилали слезы. Я знала, что поступаю плохо. Словно маньячка, я запихивала в рот печенье, не успевая прожевать и проглотить предыдущее. Кусочек кокоса застрял у меня в горле. Я насилу проглотила его, поцарапав слизистую, но даже это меня не остановило. Я продолжала доставать это кремовое кокосовое наслаждение из карманов и запихивать в рот, утирая руками слезы, сопли и ручейки слюны, смешанные с кокосовой стружкой, пока жевала. Я все еще была в резиновых перчатках. Я чувствовала себя преступницей.
Когда я проглотила последний кусочек и утерла с лица слезы и подтеки туши, я заметила в переулке поблизости Луи и Эдуардо. Я понятия не имела, как долго они пробыли там. Они смотрели на меня, не обращая внимания на тлеющие сигареты. Они все видели.
После стольких недель без еды мой сморщенный, как изюминка, желудок изо всех сил пытался справиться с таким взрывом калорий. Когда вернулась домой, я ощутила острую боль в животе. Я испугалась, что заболею, но как только боль прошла, я почувствовала себя лучше, чем когда-либо. Головная боль исчезла. Я так привыкла к ней, что ее отсутствие поначалу обескуражило меня, будто я наконец стала свободной, будто невидимый ремень, что неделями сдавливал голову, внезапно ослабили. Впервые за то время, как я стала «баптисткой», я крепко проспала всю ночь.
На следующее утро, едва открыв глаза, я вновь почувствовала, как острые когти голода терзают мой бедный желудок. Голод вернулся. Я проснулась поздно, проспала завтрак, поэтому выпила сразу два баптистских коктейля, но они не насытили голодного зверя внутри меня. Когда зверь был голоден, он грыз меня изнутри. Нас в доме было двое: я и голодный зверь. Я застряла с ним, это сводило меня с ума. Я не могла этого вынести, поэтому съела обед из розового лоточка, хотя был только час дня. Потом еще один обед, затем выпила коктейль. Не выдержав, я разогрела себе баптистскую пиццу – тонюсенькую лепешку, покрытую стружкой как будто пластикового сыра. Кухонный стол был завален пустыми розовыми лоточками, бутылками и обрывками клейкой серебристой пленки, которые прилипли к столешнице. Я собрала все улики и вынесла на улицу, сбросив в общий мусорный бак, чтобы никто не узнал. Возвращаясь в дом, я заметила женщину с фотоаппаратом, объектив направлен на меня. Щелк-щелк. Она все видела. Она знала.