Диалоги с Иосифом Бродским - стр. 60
Бродский: Более или менее да. Ну, руки, конечно, шли в ход. Но в общем – главным образом воздержание. Иногда хозяин мой мне говорил: «Иосиф Александрович, поезжай в Коношу!» А я туда выезжать имел право, только получив специальное разрешение от милиции. Вот я ему и отвечаю: «Ну чего я туда поеду, Константин Борисович?» – «Там клуб, девки… Поезжай, поезжай! Лучше будет!» А там в клубе у местных действительно происходило некоторое сексуальное движение: приезжали шофера, и все эти брошенные бабы находили себе применение. А вообще-то там шел такой колоссальный инцест, inbree-ding. Потому что там всего-то две или три фамилии, все друг с другом находятся в какой-то родственной связи. Ну, у бабы мужик в поле, а в это время к ней председатель сельсовета бежит. Все про это знают, но приличия тем не менее соблюдаются. Мужик, например, идет в поле не просто, а телефонограмму передать. Хотя в деревне телефона никакого нету, а есть только вертушка такая.
Волков: А как вы там жили без воды?
Бродский: Почему ж без воды? Там были колодцы.
Волков: Нет, я другое имею в виду. Помните, вы говорили мне о своей зачарованности петербургскими перспективами? А они ведь в Петербурге связаны с водой, с горизонтом. Разве в ссылке где-нибудь рядом с вами была большая река?
Бродский: Нет, только маленькая речка – Норежка. Дом, в котором я жил большей частью, стоял на самом краю деревни, на отшибе. И от меня до этой речки было ближе всего. Речка-то эта была шириной с эту комнату и даже поуже. Только и дела что мостик. И вы правы, конечно, – отсутствие горизонта сводило меня с ума. Потому что там были только холмы, холмы бесконечные. Даже не холмы, а такие бугры, знаете? И ты посреди этих бугров. Есть от чего сойти с ума. И если вернуться к нашему давешнему разговору, то родной город чем особо приятен – тем, что там огромные просторы, да? Стоишь на Литейном мосту – и все, что творится за Троицким мостом, это уже конец мира. Или наоборот – выход в новый мир. И конечно, солнце заходит за горизонт, а ты балдеешь от этого. Но в этом кроется опасность банальной интерпретации. Ты смотришь на закат и видишь в нем знамение. И тебе невдомек, что все эти невероятные краски связаны с пространством, с преломлением света. Это, знаете ли, колоссально интересное явление.
Волков: А книги к вам в ссылку доходили?
Бродский: Мне присылали книги, и довольно много. С книгами было все в порядке. Когда я освободился, то увез с собой в Ленинград сто с лишним килограммов книг.
Волков: А стихи вы там писали?
Бродский: Довольно много. Но ведь там и делать было больше нечего. И вообще, это был, как я сейчас вспоминаю, один из лучших периодов в моей жизни. Бывали и не хуже, но лучше, пожалуй, не было.