Диадох, Феолипт, Илья, Симеон, Аммон. Византийское православие IV – XIV вв - стр. 15

68

Часто из-за великой тесноты и обстоятельности молитвенной добродетели ум наш держит молитву с трудом, и радуясь от широты и свободы божественных представлений, занимается богоразумием. Но его желанию много говорить мы свободу не дадим и не позволим сверх меры окрылиться радостью: больше молитвой, псалмопением и святых Писаний чтением займемся – презрев представления человеческого любословия, в которых о вере узнают по словам – да свое то так не сделав, сподобимся слово благого дара смешать с изречениями, и большой радостью и многословием ум разорив, тщеславием позволим стащить его вниз. Во время понимания мы сохранимся вне любого мечтания и от этого почти все в нем на слезные перестроим мысли. Во время безмолвия успокаиваясь и более радуясь от удовольствия молитвы, он не только преждереченных вин вне бывает, но при преуспеянии его в различении и понимании, от великого смирения более и более обновляется в остроте и без труда нагружается божественными представлениями. Но знать должно: молитва любой широты выше и бывает только у того, кто во всем чувстве и с убеждением наполнился святым благим даром.

69

Сначала обычно благому дару в большом чувстве своим светом душу озарить. Потом чтобы нас, радующихся, при прежде бывающих подвигах призываемых от невнимания к вниманию направить в след божественных представлений и в середине подвигов сохранить наше внимание нетщеславным, часто неведомо она задействует в богоразумной душе свои тайны – и нам, покинутым, должно в меру печалиться, чтобы более мы были смирены и подчинены славе Господа – и радоваться, благовременно окрыляясь благой надеждой, ведь как большая печаль ведет душу к безнадежию и неверию, так большая радость зовет к самомнению – о еще младенствующих я говорю. Просвещения и оставления – средний опыт, печали и радости – средняя надежда: «терпя, потерпел Господа, и услышал меня»; и снова: «по множеству болезней моих в сердце моем утешения Твои возвеселили душу мою».

70

Как часто отворяемые двери бани внутреннее тепло скоро изгонят вон, так душа, когда хочет много поведать – если и все доброе скажет – эту Симплигаду помышлений беспокойно первым встречным поведывая, свою память через «гласящие врата» разорит, и далее благовременных мыслей лишится, и не соблюдя себя в немечтающем разумении, Святого Духа не имеет. Всегда чуждаясь любого возмущения, благо бежит от многословия как от мятежа. Итак, добро – благовременное молчание, бывающее не иным, как матерью мыслей премудрейших.

71

Итак, слово о внимании учит нас, что сначала многие страсти докучают богоразумной душе, и более всех гнев и ненависть, и страдает она не столько из-за бесов, так действующих, сколько ради своего преуспеяния: пока душа мирским разумением ведется, если попираемую правду видит – остается недвижимой и невозмутимой, и разумея по своему желанию, на правду Бога не смотрит. Но когда за презрение к преходящему и любовь к Богу станет выше своих страстей – отвергаемую правду не переносит видеть даже во сне, и на злодеев негодует и возмущается до тех пор, пока не увидит досадителей благочестивым помыслом отвечающими достоинству праведности; и неправедных ненавидит, а праведных – превозлюбляет, потому что когда свою завесу, плоть, через воздержание выделает до великой тонкости, око души становится ничем не увлеченным. Но много лучше не ненавидеть неправедных, а оплакивать их бесчувствие. Пусть ненависти они бывают и достойны, но тревожить ей боголюбивую душу Слово не хочет. Когда в душу входит ненависть, не действует внимание.