Дэзи и ее мертвый дед - стр. 16
– Волшебные флейты звучат со дна соленого моря. Скелеты, взявшись за руки, водят хоровод. Они голые – голее быть невозможно. Рыбки отполировали их кости…
– Дед, тебе надо выпить кефир. Мама велела дать тебе в одиннадцать. Уже час. Я забыла.
– Не хочу, – ворчит он. – Принеси мне стаканчик вина.
– Ты совсем ничего не ешь. Отчего ты такой толстый?..
Сама Дэзи невероятно прожорлива, что-то жует беспрестанно. Совершенно худа и не слишком помнит о нем. Бывают минуты, когда она ненавидит деда, как цепь, которая держит ее на привязи. Возраст, думает он. Наш возраст делает нас такими, какие мы есть. В свои двенадцать она впадает в старческую озлобленность, а он – в младенческий идиотизм, чистый и требующий ежеминутного гигиенического обслуживания. С последним бывают проблемы, хотя чрезмерно его не беспокоящие. Самое неприятное – подгузники. Но дни его жизни становятся все короче, от утра до вечера – краткий миг.
Солнце переползает с коленей на живот. Скоро достигнет лица. Надо напомнить Дэзи, чтобы она перекатила его с креслом в тень. Она забудет. Он не станет ей об этом напоминать.
– Впрочем, не надо вина. Я и так пьян.
– Ты не пьяный. Ты просто старый.
– Я только что выпил стаканчик старого доброго хереса. Он не очень приятен, когда пьешь, но весьма бодрит…
В шею впивается овод. Или слепень. Он не знает, в чем разница, и, вероятно, никогда уже не узнает. Надо поднять руку и согнать, но он не делает и этого – ему не больно, чуть неприятно, но, в общем-то, можно терпеть.
– Ты врун!
– А ты слепая. Не видишь ангелов, которые вьются вокруг тебя. Они хлопают крыльями и дразнят тебя. Протяни руку – выдерни перо! Ты даже этого сделать не можешь.
– Ты что можешь? У тебя гной в глазах, вытереть не можешь! Фу-у!
– Это ореховое масло…
«Ореховое масло». Каждое слово – как шлюзы. Владивосток. Семидесятые. Тигровая падь.
«От тебя пахнет горьким орехом. Дикий запах. Будто мы в тайге, под кедровыми завалами, это мрачная падь радостно пугает. Только здесь становишься естественным, как чистый зверь… Я схожу с ума от этого запаха…»
Его снова захлестывают эти слова. Поток. Он помнит. Считывает некие символы. В этих так часто звучащих словах двести двадцать знаков. Вместе с пробелами.
Она долго шла по следу, но так и не сумела его догнать. А потом они поменялись ролями. Он догонял, она убегала. Словно дразня, она оставляла в сугробах пометы, он натыкался на эти коварные знаки, метался среди тайги, взбирался на сопки, спускался оттуда в долину, плутал в дебрях и не мог настигнуть…
Он помнит запахи. Он купил у матросика с китобойной флотилии и подарил ей маленький флакончик. Какой-то мелкий японец – он не помнит имени – стал выпускать эти ароматы. О, этот запах – запах взбесившейся самки, не сумевшей дождаться самца. Запах надломленной лианы. Аралии маньчжурской. Дикий, невероятно дикий запах заснеженной тропы…