Девушка с приветом - стр. 9

Я решила досчитать до десяти, успокоиться, потом достойно, медленно подняться – спектакль исключительно для дежурной медсестры у поста – и уйти. На счет «восемь» Октябрьский появился и, стряхивая крошки с щетинистых рыжих усов, бросил мне:

– Ну ладно, пошли.

Это звучало так: «Любой нормальный человек давно бы понял, что он здесь не нужен, но если ты такая бестолковая, придется тебе объяснить».

«Мы еще посмотрим, кто здесь бестолковый», – сказала я про себя.

Кабинет Октябрьского представлял собой свалку, в которой заботливая рука каждый день вытирает пыль, не смея тронуть ни единой бумажки. Я уселась в кресло у его стола без приглашения. Сергей Данилович рассматривал мой «Листок по учету кадров», стародавний, советский, в котором я должна была указать свою партийность и признаться, не проживала ли на оккупированных территориях во время войны.

– Юлия Александровна Носова, русская, – хмыкнул он. – А я думал, Моня только своих присылает. Впрочем, диагноз не окончательный. – Это он сказал, разглядывая мое лицо.

Я уже давно никому не объясняю, что блондинка я природная, а не крашеная, каштаново-черные брови и ресницы – игра генов, а не мои ухищрения. Как-то в институте на лекции по генетике преподаватель, втолковывая о доминантных и рецессивных генах, заявил: как у кареглазых родителей не может родиться голубоглазое дитя, так и плод любви жгучего брюнета и блондинки не может иметь часть волосяного покрова темного оттенка, а часть светлого. Аудитория дружно уставилась на меня. Наука оставила мне два варианта – прослыть обманщицей или признать, что я мутант.

Но нас, мутантов, на кривой козе не объедешь и голыми руками не возьмешь.

– Вам, положим, с фамилией тоже не повезло, – сказала я, ухмыляясь прямо в лицо Октябрьскому.

– Почему? – удивился он.

– Детдомом отдает.

Октябрьский издал утробный звук, при некотором напряжении фантазии – одобрительный. Хотя, возможно, то была отрыжка от именинного тортика.

– Травмпункт, – читал он, – пять лет. И чего ты там торчала?

Трудовая книжка появилась у меня в четырнадцать лет, когда стала подрабатывать санитаркой, чтобы помочь маме. Но в анкете о долгом производственном стаже я не упомянула.

– Любовь, наверное? – издевался Октябрьский. – Страсти-мордасти?

Я знала подобный тип врачей. Со всеми они на «ты», во время операции матерятся, пациенты их любят и трепещут. Как же! Грубый, самоуверенный, командует моим здоровьем, значит – вылечит. Слабые, больные, выбитые из привычной колеи люди теряют присутствие духа и хотят кому-нибудь довериться, вручить себя под чью-нибудь ответственность. Но я не пациент! А этот нахал даже не нашел нужным извиниться – не перед коллегой, не перед ординатором, но перед женщиной!