Девочка, которую нельзя. Книга 3 - стр. 23
Словом, что-то с этими деньгами было не так, но именно благодаря им у меня теперь имелось всё для красивой, сытой жизни. При этом сама я походила на иссохшее море. Мне не хотелось ничего, пустота выедала изнутри с утра до вечера. А по ночам снился Игнат. Я ненавидела эти сны, но ждала их. Ранилась об них, словно об острый край разбитого сердца, но расстраивалась, если снилось что-то другое.
Периодически мне казалось, что я чувствую его взгляд, и иногда это ощущение становилось настолько нестерпимым, что я оборачивалась и всматривалась в лица прохожих… Но не находила ни одного знакомого. Игнат словно дышал мне в спину, я словно осязала его присутствие, всё глубже погружаясь в болезненно-тоскливый анабиоз. Ни живая, ни мёртвая, потерявшая смыслы, но упорно ждущая чего-то.
Встречи? Да, пожалуй. Хотя и не знала, зачем мне это. Скорее уж понимала, что ни к чему.
Спрашивала его во снах – за что он так со мной? Хотела быть жёсткой и непреклонной, подогревала обиду в сердце, тщательно раздувала, ища в ней спасения… Но в ответ, как на зло, чувствовала лишь его любовь, от которой хотелось жить дальше, и просыпалась в смешанных чувствах – и радостная, и потерянная.
Набравшись, решимости разобраться с этой зависимостью, даже сходила пару раз к той самой психотерапевту Илясовой… Но рассказать ей свою постыдную правду так и не смогла, снова и снова оставаясь с больной любовью к предателю один на один.
Я словно жила в выдуманной реальности, где если и были какие-то обиды, то давно уже найдены все оправдания и подобраны нужные слова для встречи… И самой же становилось от этого тошно – надо же быть такой безвольной тряпкой!
Снова пыталась собраться, забыться, отвлечься… но лишь ещё больше погружалась в злую тоску. А реальная жизнь в это время проходила мимо, и за все почти четыре месяца я не обзавелась ни подружками, ни хотя бы добрыми знакомыми.
А он говорил Феникс. Говорил, восстану из любого пепла. Смогу.
Лжец. От первого до последнего слова – лжец и предатель!
…Хоть бы на миг его увидеть. Может, хоть тогда это наваждение отпустит?
Становилась иногда возле зеркала, смотрела на плавно круглеющий живот и думала – зачем мне это? Я ведь даже не знала, будет ли ребёнок здоровым. Но и об аборте упрямо не желала и слышать. И похоже, что именно беременность и держала меня на плаву. А может и нет. Может, это был всего лишь страх потерять последнюю связующую нас с Игнатом ниточку?
Как же глупо! Как будто не он эту нитку безжалостно оборвал!
А вдруг не он?
Дура. Хватит уже.
А ещё я смотрела на крыло. Шрамы, как и пророчил Игнат, становились всё плотнее и светлее, окончательно походя на невесомый ажур, а то счастливое время, когда я их только выпрашивала и потом, когда шрамы уже заживали, окончательно заволакивалось дымкой, неизменно-ясным в которой оставалось лишь одно – поцелуи. Трепетные, жаркие, жадные, впопыхах или неторопливые, хозяйские или украдкой, мимолётные или долгие, до головокружения и последней капли дыхания… Каждый миллиметра тела, каждый пальчик, каждая прядь волос, каждая родинка… И от этих воспоминаний до сих пор тут же щекотливо высыпали мурашки и наворачивались слёзы.