Детство - стр. 28
Какой-то парень поднимает мальчишку на руки. А мы всей гурьбой бежим следом.
Дед сидел в небольшой хибарке, сырой и темной. Это была наспех слепленная клетушка, холодная, с маленькой, кое-как навешанной дверкой. На нем был толстый ватный чапан; на голове надвинутая до ушей старая облезлая шапка. Сидел он молча, понурив голову, отдавшись каким-то своим мыслям.
Я вхожу, легонько толкнув ногой дверку. Протягиваю ему чашку с похлебкой из маша и рисовой сечки:
– Машхорда… Горячая, ешьте, дедушка! – И под-саживаюсь к сандалу.
Дед шарит рукой под ватной подстилкой, подает мне горсть махровых конфет и сахару.
– На, бери! Только чтоб бабушка не узнала, слышишь? – говорит он, и по лицу у него расплывается улыбка.
Я, конечно, рад. Дед тоже доволен, легонько кивает головой:
– Нашел ключ, тихонько открыл сундук и взял вот для тебя. Но смотри, бабка чтоб не увидала! Старуха скупая… – говорит он, помешивая деревянной ложкой машхорду.
Бабушки дома нет, она ушла на Лабзак, к моей тетке. Муж тетки страдал головными болями, и они вчера зарезали козу, чтобы совершить обряд изгнания злых духов и затем устроить угощение с богоугодной целью, и забрали к себе бабушку.
Дед медленно жует хлеб, хлебает машхорду. А я, с хрустом поедая конфеты и сахар, прошу:
– Дедушка, расскажите о прошлых временах!
– Молчи, сынок, – говорит дед, поглаживая бороду. – Все сказки выскочили у меня из памяти, хоть я и знал их великое множество
Я продолжаю приставать:
– Дедушка, милый, расскажите…
– Ах, проказник! Состарился я, все теперь улетучилось из памяти, – говорит дед, покашливая. – В молодости я знал много длинных-длинных сказок, а теперь все перезабыл. Оскудела память. А когда-то, бывало, постучу костяшками счетов и в минуту произведу любые расчеты-пересчеты.
Дед долго молчит, видно, думает, вспоминает. Потом, откашлявшись, медленно, слово за словом говорит:
– Ну, слушай хорошенько. Я спою тебе песню. Всю не помню, а то, что осталось в памяти, спою. – И начинает петь:
Дед умолкает, улыбается: