Детский дом и его обитатели - стр. 79
Когда кончились и эти книги, продала пальто (семьдесят), сапоги (пятьдесят), заложила в ломбард колечко (ещё тридцать). Всё. Больше продавать нечего. На работу хожу в брюках и лыжных ботинках. А что – если хотите, хиппую. К такому наряду вполне подходит куртка, даже зимой. Так что всё в порядке.
Но и это ещё не всё. Была и такая, чрезвычайно щекотливая статья расхода:
– Оль Николавна…
– Что тебе, Лиль? – Кузя сопит, украдкой стреляя глазами, не подслушивают ли?
Далее следует душераздирающий рассказ о грядущем приезде очередной пятиюродной тётушки, конечно же, из-за границы и о мифическом дне рождения… Ну и прочая развесистая клюква… Вот, наконец, доходим до главного – кто бы дал денег?
– Сколько? – ставлю вопрос ребром.
Однако именно на этом месте у Кузи и начинаются дикие сомнения. Идти или не ходить вовсе… С одной стороны, дарить нечего, в другой – всё-таки родственница в кои-то веки…
– Мне так неудобно, правда… – бормочет она.
Ясно, пятерик, не меньше.
– Так сколько?
– Хотелось бы… духи что ли…
Опс. Это уже десятка!
– Знаешь, я пока не наследница Ротшильда по прямой.
– Да нет же, маленький такой флакончик. Ну, пробные душочки такие вкусненькие. Нюхали?
Что-то больно знакомые интонации начинают звучать – «кефирчику хочешь?»
Кончалось это вымогательство обычно так:
– Ладно, вот пять рублей, больше нет.
– Ой, спасибочки… – И убегает.
На следующий день спрашиваю у благоухающей ландышем Кузи:
– Ну что, понравились твоей тёте духи?
– А у меня нашлась хорошая книга…
Смотрит прозрачными от избытка искренности глазами. Я же думаю: опять Норе придётся отдавать десятку из зарплаты…
В детдоме была очень приличная библиотека – книгами обеспечивали шефы. Но книги растаскивались регулярно, их просто крали и продавали. Библиотеку грабили ночью, грубо взламывая дверь. И отвечала за это ночная. То есть Нора… Была ещё и ночная нянечка. Которая должна была сидеть на диване у входной двери, но она после десяти уже куда-то законопачивалась, и ровно до подъёма её уже нельзя было найти. Потом вдруг появлялась – как раз к приходу воспитателей. Она довольно безразлично смотрела на то, как малышня, встав до подъёма, уметалась на гульки, бурча себе под нос одно и то же:
– Ну, куды вы прётеся…
Она прекрасно знала, что её не уволят. Дураков сидеть ночами за восемьдесят рублей, и, правда, не было. Кроме того, работа была опасной. Детский дом ночью фактически открыт. Дверь висела на болтающихся петлях, единственный доступный телефон – в кабинете директора, его забирали в десять часов и выставляли для всеобщего доступа только в семь утра. В медпункте телефон обычно сломан. Ближайший автомат – у метро. Когда я сказала об этом Людмиле Семёновне, она, улыбнувшись своей традиционно безразлично-ласковой улыбочкой, успокоила меня: