Детки в порядке - стр. 3

Мендес подхватывает:

– Я отдаю все свои силы лишь тем, кто поблизости, я жду тебя у порога. Кто завершил дневную работу? Кто покончил с ужином раньше других? Кто хочет пойти прогуляться со мною?

. .

Я стараюсь не выказать потрясения, но не уверен, получилось ли: может, меня выдали глаза.

– Уитмен помогал не свихнуться после пар по уголовному праву, – объясняет Мендес. – Ты ведь знаешь следующие строки, так?

Нет, я не знаю. Поэтому молчу.

– Успеешь ли ты высказаться перед нашей разлукой? – тихо говорит она. – Или окажется, что ты запоздал?

. .

– При всем уважении, мисс Мендес, вы меня не знаете. Она опускает взгляд на папку.

– Бруно Виктор Бенуччи III, шестнадцать лет, сын Дорис Джекоби Бенуччи и покойного Бруно Бенуччи-младшего, умершего два года назад. Единственный ребенок. Рост 168 см. Темные волосы. Страдает от редкого синдрома Мёбиуса. Одержим абстрактным искусством…

– Вы хоть знаете, что это?

– Ох, поверь, среди мошенников полно фанатов Пикассо. Так себе радость с ними работать.

– Я не об этом.

– Я знаю, о чем ты. – Мендес захлопывает папку. – И да, я изучила вопрос. Синдром Мёбиуса – редкая неврологическая аномалия с парализацией шестого и седьмого черепных нервов. Врожденное заболевание, вызывающее лицевой паралич. Я понимаю, что тебе приходится нелегко.

В голос Мендес закрадывается самодовольная нотка. Словно она только и ждала, когда я спрошу, что ей известно о моей болезни. У меня был синдром Мёбиуса, сколько себя помню, и это научило меня одному: если у кого хватает наглости утверждать, что они понимают, то вот именно они-то как раз ничего и не поймут. Кто понимает, предпочитает помалкивать.

– Вы изучили вопрос, – тихо, почти шепотом, повторяю я.

– Да, немного.

– Значит, вы знаете, каково это – когда под веки швыряют песок.

…

– Что?

– Ну вот такие ощущения. Из-за того, что не можешь моргать. «Сухость глаз»… Да это даже близко не объясняет, на что это похоже. «Пустыня в глазах» – вот это уже ближе к правде.

– Вик…

– А в ваших источниках было что-нибудь о том, как страшно бывает ночью, когда спишь с полуоткрытыми глазами? И что пить из чашки – все равно что пытаться заарканить луну? Лучшее, на что я могу надеяться, – это что одноклассники оставят меня в покое? А знаете, что некоторые учителя говорят со мной медленно-медленно, потому что считают тупым?

Мендес поерзала на стуле.

– Не поймите меня неправильно, – продолжил я. – Я не жалуюсь. Это у меня еще легкая форма. Раньше мне хотелось быть кем-то другим, но потом…

Потом папа познакомил меня с Анри Матиссом. Художником, который верил, что у каждого лица есть свой собственный ритм. Матисс стремился в своих портретах выразить, как он говорил, «особую асимметрию». Мне это понравилось. Мне было интересно, что за ритм у моего лица, какова его особая асимметрия. Однажды я рассказал об этом папе. Папа сказал, что в моей асимметрии есть красота. Мне стало легче. Не то чтобы я перестал чувствовать одиночество, но оно как-то меньше давило. Теперь я по крайней мере разделял его с искусством.