Дети змей, дети волков - стр. 6
Придется довольствоваться тем, что есть. Раз на прошлое повлиять нельзя, стоит творить то будущее, которого они сами желают. Других вариантов у них все равно нет. Только вперед, без возможности обернуться.
Просыпается Ренэйст медленно, словно бы сил у нее нет даже на то, чтобы открыть глаза. Размыкает веки, и белые ее ресницы трепещут, испачканные песком. Молчит Радомир, смотрит и ждет, когда сознание вернется луннорожденной. Ренэйст в весь воздух, что есть в ней, и смотрит на ведуна осмысленно и трезво. На фоне песка голубые глаза ее кажутся ненастоящими.
– Ты очнулась?
Кривит Ренэйст губы в слабой усмешке, закрывая глаза. И Радомир сам понимает, сколь глуп его вопрос, только вот раз есть в ней силы смеяться над ним, то все не так уж и плохо. Быть может, их положение не столь бедственно, как могло показаться.
– Как видишь, – отвечает она.
Держась за живот, она садится медленно, морщась от боли, и песок с нее сыплется, как с древней старухи. Сравнение это Радомира заставляет усмехнуться, но улыбка его пропадает с лица в то же мгновение, стоит ему поднять взгляд выше.
Волосы Ренэйст напоминают птичье гнездо. Того гляди, соловьи и дрозды ринутся через моря и океаны, для того чтобы занять уютное это жилище. Белые пряди кажутся серыми, а по состоянию своему напоминают свалявшуюся овечью шерсть. Он помнит, какой неприятной на ощупь была эта шерсть, какую неприязнь вызывали ужасные колтуны. Стоило старику Ратибору заикнуться о том, что овец стричь нужно, как в то же мгновение разбегалась детвора, не желая браться за это дело. Не успел убежать – стрижешь. Потому почти всегда занимались этим одни и те же. Радомир, босоногий и худой, бежал впереди других и никогда не занимался подобной работой.
Славное это было время, полное глупости светлой и безмятежности. Предложил бы сейчас кто Радомиру выбор: в пустыне этой быть или овец стричь, так никто не смог бы остановить его до тех пор, пока все стадо не остриг бы.
Вот только сейчас вовсе не об этом стоит ему думать.
Радомир все продолжает смотреть на Ренэйст, и та, заметив тревожный его взгляд, напрягается. Тело словно каменеет, и вглядывается она в лицо ведуна, силясь понять, что волнует его. Наконец, не выдержав, задает вопрос:
– В чем дело?
Все равно узнает, что уж здесь тянуть? И все же начать говорить оказывается не так уж и просто. Слова цепляются за его глотку, пределы рта покидать не желают. Проводит ведун сухим языком по иссушенным своим губам, никакого облегчения от этого не получив, и прикрывает глаза. Нужно собраться с силами, сказать правду, а не тревожить Ренэйст только сильнее.