Дети жемчужной Медведицы - стр. 30
– Это я был! Да, дед? – Пацаненок не мог долго сидеть на месте, а монотонный рассказ оюна его убаюкивал.
– Ты, – покивал шаман. – Медведица наказала мне беречь тебя и подарила тот самый клинок, который у тебя за поясом висит.
– Выходит, медведи и есть наши предки. А, дед?
– Выходит, так. – В такие моменты он и сам начинал верить в придуманную историю. Незачем парнишке знать правду. В лесу она ему без надобности.
– Дед, – не унимался внук, – а я такой сделался из-за пожара?
– Какой еще такой? О чем мы с тобой говорили, помнишь?
Пацан кивнул.
– Повтори, если помнишь.
– Да помню я, – заупрямился вдруг тот. – Только пожаров давно уже нет, а медведица так за мной и не вернулась.
«И хорошо, что не вернулась, – подумал про себя дед. – Не нужна тебе такая мать. Кукушка она, а никакая не медведица».
– Спасибо, дед!
Оюн так и не понял, за что именно поблагодарил его внук. Взял пацаненка за руку и повел в чащу. Времени у него осталось не так много, нужно успеть обучить Ивана выживать в лесу.
Алиса скучала по Нинке. Прошло два года с тех пор, как она ушла из интерната со своим вновь обретенным отцом, и с тех пор от нее не было никаких вестей. Да, они никогда не были настоящими подругами, и все же Алиса привязалась к ней. По-своему, но привязалась. Ей не хватало Нинкиного задора, ее жажды жизни, заразительного оптимизма. Она жила на полную катушку, хотя частенько жалела себя, копаясь в прошлом и стараясь заглянуть в будущее. Алиса пыталась представить себе, как Нина живет теперь, и не могла. Она уже сама забыла, каково это – быть в семье.
Теперь она сожалела, что проводила с Ниной совсем мало времени, избегала ее общества, осознанно игнорировала, когда та пыталась заводить разговор. И когда Нина ушла, Алиса очень остро ощутила свое одиночество, свою ненужность, внутреннюю пустоту и безысходность. Чтобы не сойти с ума, Алиса с головой ушла в книги. Они стали ее настоящими друзьями. С ними она проживала множество новых, потрясающе разнообразных жизней. Как только заканчивалась одна книга, Алиса сразу же открывала следующую, только бы не успеть глотнуть воздуха отравленной атмосферы, царящей в стенах интерната. Она могла бы, как и другие воспитанники, сбегать после отбоя, пить вино, курить сигареты или даже начать принимать наркотики, возвращаясь в корпус под утро. Могла, но не хотела. У нее был свой личный наркотик – под яркими обложками, с шелестящими страницами, заполненными черными буквами точно нотами, из которых складывались волшебные мелодии: смешные и грустные, фантастические и реалистично-приземленные. Одно оставалось неизменным: от этой эйфории, или, как говорили девчонки в корпусе, – кайфа, можно было получать бесконечное удовольствие, без какого-либо вреда.