Дети заката - стр. 50
Веселела Валентина, чувствуя, что вроде всё налаживается. Стал Леший немного другим, будто и прежним, только бывало вдруг задумается, сядет у бани на чурбак кедровый, и курит, и курит. Позовёт она, а его вроде и нет, ничего не слышит, будто находится где-то далеко-далеко. Уходила она тогда в дом, занималась хозяйством, боялась трогать его в это время. Плакала часто, так как чувствовала: сон его принёс ему любовь к той, выдуманной. Знала, что её нет, но бабья ревность, она ведь не может определить край, где сон и где явь. Особенно когда ночью во сне Ведею зовёт. Но молчала, знала, что сменился у него характер: непреклонным стал, настоящий мужской.
Валентина готовила на стол, когда Дмитрий с помытым и переодетым гостем вошли в дом. Расстрига по привычке глянул в передний угол и, не найдя там икон, смутился:
– Сейчас вроде мода на иконы пошла, а у тебя их, вижу, – нет. Не веришь, видно?
– Не знаю, батюшка…
– А как без веры-то? Ведь под Богом ходим…
– Может, и ходим, откуда знать. Раньше лоб иногда крестил, когда уж сильно прижмёт. Только бывает и времени нет крестом себя осенить… Ты сам-то веришь ли? Ведь при сане был.
– Был… – расстрига глубоко вздохнул. – Так нет теперь ни сана, ни веры, наверное.
– Отчего так?
– Да всё мне как-то быстро надоедает. Новое всё ищу, только вот не открывается мне… Христос, так он терпеть велел, а я всё спешу – вот и прогневал, видно. А может, мне за былое прощения нету. А ты сам, Митя, крещёный?
– Раньше не крестились – время было не то. А сейчас мне без надобности. Я, расстрига, верю в то, что вокруг меня. Оно ведь рядом, рукой дотронешься: земля, вода, лес и небо. Я их душой своей чувствую…
– Вот оно как… А кто учил тебя этому? Не тот ли, седой, что на свалку приходил?
– Да нет… А разве этому учат?
– Этому не знаю. Другому учат…
– Разве можно учить вере?
– Всему и всех можно научить.
– А тебя, расстрига, научили?
– Меня нет. Может, оттого, что грешник большой. Вот и хочу остатки жизни посвятить себя отшельничеству – может, там заслужу прощение Господне.
Ужинали долго. Расстрига от выпивки отказался, так как дал себе зарок. Отмытый и причёсанный, в белой нательной рубахе, он уже не походил на бомжа, а скорее, на старца с картин, только креста на шее не хватало: свой большой медный крест на толстой цепи он вместе с рясой сложил в котомку.
– Увезу я тебя в урочище Двух Братьев, пусть только немного спадёт вода. Помогу построить там для тебя небольшое зимовьё, ну, а обустраивать сам будешь. Лопату, топор, соль и муку завезём, свечи, чтобы молиться тебе в тишине таёжной. Вот только выдержишь ли? Жил когда-нибудь в лесу?