Дети Ванюхина - стр. 33
Через два с половиной часа Самуил Аронович поднялся сам, без помощи сына и невестки, бодро прошел на кухню и поставил чайник.
А потом они пили чай, не на кухне, наспех, как обычно, а в столовой, из Сариных чашек, синих с золотом, с ткаными салфетками при крахмальной вязаной оборке, пили с печеньем, вываленным дедом по такому случаю в семейную реликвию – хрустальную ладью с серебряными головами мамонтов, украшенными выточенными из слоновой кости бивнями.
Чай они пили молча, боясь неловким словом случайно нарушить начало шаткого мира всех Лурье. Но все равно тайно знали: необъявленной войне с этого дня конец, мирный договор тоже зачитываться не будет, и главное сейчас – постараться сохранить лицо и вплыть в Большую Пироговскую гавань по новой, так, чтобы пристать там навечно. Таким лоцманом в тот счастливый день стал для них ничего не понимающий и ни в чем не виноватый Торри Второй, английский бульдог тигровой масти двух месяцев от роду…
Все то время, пока длилась дедова заключительная истерика, Ирка держалась мужественно, напрочь забыв о четырехлетнем разрыве с Самуилом Ароновичем. Во время примирительного чая была необычайно учтива и естественна. Однако ближе к ночи, перемыв посуду и придя в их с Мариком спальню, она все-таки не выдержала напряжения этого длинного дня и разрыдалась, сдерживая по возможности звуки, чтобы не услышал старый Лурье. Сказалось напряжение последних лет и неожиданно короткая развязка. Марик снял очки, отложил в сторону свои вечные мостостроительные бумаги, выключил ночник и привлек жену к себе.
За десять лет их брака эта ночь была одной из самых памятных и счастливых. Это они уже потом сказали друг другу, через два месяца, когда у Ирки исчезли месячные и она пошла лечить простудные причины, а вернулась на Пироговку полноценно беременной женщиной. Так, по крайней мере, ей об этом сообщила гинекологиня, с удивлением восстановив в памяти историю бывшей пациентки.
Самуил Аронович, узнав невероятную новость, ничего не сказал, лицо его сделалось каменным. Он развернулся на месте и, как космонавт, находящийся в полной невесомости, медленными плавными толчками поплыл в направлении Сариной спальни. Дверь за собой он притворил плотно, но сделал это, сохранив в движениях рук и тела ту же полуобморочную пластику.
Обратно вышел не скоро, но зато вполне сдержанно и по-деловому – нормальным пожилым еврейским дедушкой будущего внука. При этом на лице осталось все, что невозможно было укрыть от близких: чувство победы, справедливость жизни, собственная состоятельность, гордость за всех евреев – носителей этой необычайно красивой французской фамилии и многое другое по списку. Какому Богу молился за кулисами убежденный атеист Лурье, можно только было гадать. Точно на этот вопрос ответить не взялся бы сам председатель Ленинского райисполкома. Но зато последним номером в стариковском списке угадывался довольно удачный брак сына, и, невзирая на это обстоятельство, Самуил Аронович наличие такой крайности тоже теперь скрывать от своей семьи не собирался…