Дети радуги - стр. 13
Рукавишников курил, вглядываясь в даль. Впрочем, о какой дали могла идти речь в лесу, пусть даже в зимнем лесу – черно-белом, как старая фотография? Здесь не мачтами корабельных сосен и не царапинами на белых стволах берез обозначалась глубина пространства. Здесь – квартальными столбами, расставленными через каждую сотню метров, ограничивался не только горизонт, но и вообще свобода. Здесь площадка для вырубки являлась одновременно и местом работы, и местом, где можно было порезвиться, и точкой соприкосновения мечты с реальностью.
И Рукавишников мечтал. Так – смотрел куда-то отрешенно и вслушивался в негромкий голос Профессора. Почему так вышло, как получилось – но Алексей Николаевич вдруг стал продолжать чтение «Отверженных» для него одного – вот так, взял и начал говорить. Может, ему самому это было нужно в данную минуту? Они сидели за сторожкой, с подветренной стороны. Скупое бледное солнце кое-как вскарабкалось на вершину покосившейся сосны и будто раскачивало ее своими холодными ладонями. Желтые пятна света то и дело вспыхивали на рыхлом снегу.
– А вот война… – вдруг сказал Рукавишников. – Я знаете, что подумал?
Тон его напоминал тон человека, готового открыть долгую дискуссию. Сапожников замолчал, поднял голову на Игоря.
– Вот как этот Гюго описывает момент перед сражением? Красиво, цветисто, будто сам на поле этом присутствовал. Разве не так?
– И что? – слабо усмехнулся Профессор. Он явно не ожидал от Игоря попыток литературной критики, особенно теперь.
– А то, что есть в этом какое-то величие. Война – событие грандиозное, о ней обыденным языком писать, наверное, нельзя. Обыденный язык – это статистика. Разве я не прав?
Игорь почувствовал, что заинтересовал Алексея, и теперь готов был все больше расходиться.
– Война, дорогой друг, – задумчиво ответил Алексей Николаевич, – это вообще явление по сути своей абсурдное, чуждое природе человеческой. Мы, homo sapiens, жизни свои должны исследованиям, путешествиям, искусствам и строительству посвящать. Эти навыки в нас природа-мать заложила. Война же – любая, локальная или глобальная – это, как я считаю, просто проклятие Сатаны, брошенное в мир. И как бы красиво ее не описывал писатель – тот же Гюго, или другой – война не перестает от этого быть порочной, не перестает оставаться безумием человечества. Вся история цивилизации – это история войн, бесконечная цепочка битв и сражений на суше и на море. А в двадцатом веке – и в воздухе.
– И вы стали историком, чтобы все это изучить? – спросил Игорь.
– Скорее, чтобы понять, почему так происходит, и куда мы, в конце концов, катимся.