Дети Нитей. Эллед - стр. 38

Но завтрак действительно стоил подобных мучений. Да и дружба, в которой я мог не сомневаться, их тоже по определению стоила. Хотя в глубине души я надеялся, что больше этого пламени в ее глазах не увижу. С другой стороны, если вопрос лишь в верности, вряд ли мне еще придется его наблюдать.

На отдых и прогулки Анха выделил три дня. К концу последнего из которых мышцы, кажется, также окончательно смирились с тем, что Тин не оставит меня в покое, и вместо жуткой боли теперь отзывались на необходимость двигаться неприятным, едва уловимым жжением. Мы с девчонкой облазили, кажется, весь Маатс, хоть я полагал, что это было невозможно и за пару жизней. Убедившись, что в достаточной степени потаскала меня по всем переулкам и лестницам города, Тинэко сосредоточилась теперь на самом Элледе, в коридорах и башнях которого мы провели последний мой свободный от изучения и защиты ткани мироздания вечер в жизни.

О самой девчонке я узнал несколько больше. Рицико оказался не только ее учителем – он воспитывал племянницу после смерти отца Тин, уже очень много лет. Об обстоятельствах его гибели мы не говорили, но я почему-то ощущал, что это несколько связано с ее фразой о том, что Элурен не всегда способен уберечь от тяжелых воспоминаний. Но, исходя из того, что Рицико сам неимоверно гордился близостью к королевской семье, я сделал вывод, что Элурен не был виновником этой смерти. Просто, видимо, Тин оказалось тяжело смириться. Я ее понимал, слишком хорошо понимал, чтобы никогда больше не заводить подобного разговора.

О моей семье мы тоже больше не говорили. Не знаю, рассказала ли она Рицико то, что узнала тогда, на второй день нашего знакомства, – это и не имело значения. Никому уже не важно, кем я был раньше и как попал в Эллед. Теперь я стал одним из них. Это все, что интересовало магов Дома. Мне до ужаса нравился их подход. Я знал, что прав, знал, что отец и остальные никогда не простили бы мне решения отдать Пустоту в руки королевства. Не потому, что ненавидели их или боялись, нет, меня с детства учили, что армия Элледа – благо и их требуется уважать и чтить. Просто… Черные Нити были для нас чем-то священным, слишком значимым, чтобы даже коснуться их. Такая странная религия, приведшая в итоге к гибели всех верующих. Поделиться – пожалуйста, но никогда, ни при каких обстоятельствах не использовать. Даже если позволил использовать другим. Так что уже в тот момент, когда я подчинился приказу наплетать Пустоту в коконы магов, я предал своих предков. Тогда, когда почистил коконы мастерам, – предал еще раз. В тот момент, когда просил Анха помочь мне изучить и понять черные Нити, – закрепил эффект. Это еще не считая моих экспериментов с Пустотой и Огнем. Мы все, каждый из нас, любили ее, просто невероятно любили, не в силах прекратить наблюдать и восхищаться. Но моя любовь оказалась другой – сильнее или слабее, не знаю. Я не смог позволить ее использовать ради наживы. Хотя должен был бы, по мнению семьи. Их не слишком интересовало, что будет дальше. Не очень-то волновало, как те убийцы из деревни станут использовать ее, раз уж научились. Они не были одними из нас, не были частью нашей общины. Да, подобное обращение с Пустотой было бы ужасным и для родичей – они бы предпочли ненавидеть этих людей, люто и искренне. Но самым важным было то, чтобы все это не касалось меня, их сына. Всех их детей. И те, кто в плену, согласился плести черные Нити в надежде отомстить и уничтожить тварей, растерзавших нашу деревню, были для них предателями. А я – последним клятвопреступником, ничем не отличавшимся от убийц и захватчиков. Потому что их дети пошли со мной. Согласились на мой план, поверили мне. То, что я подвел их, терзало куда больше, чем осуждение предков в Чертогах Вечности. Я не смог защитить собственный народ. Собственную Нить. Вот об этом я не собирался рассказывать никому. Ни Тин, ни Анха, ни одному живому существу на свете. Я искренне надеялся, что однажды смогу искупить вину. Помочь все-таки тем, кто рассчитывает на меня. Спасти их. В данной ситуации последнее, что могло меня заинтересовать, – гнев предков. С ним я разберусь, если придется, за чертой смерти. Теперь меня волновали исключительно живые. Может, фраза о том, что личные интересы не должны стоять выше интересов Дома, была последней каплей, единственным, чего мне не хватало? Не хватало ради того, чтобы как следует разозлиться на себя за глупость и трусость, за нежелание пожертвовать самим собой, спасая близких. Нормально пожертвовать, так, как требовалось, а не просто умереть, отказавшись защищать.