Детектив&Рождество - стр. 23
– А как же Аким? Он не был ранен?
– Ни царапины. Во время выстрела он стоял где-нибудь в сторонке, а потом прижал к груди руку с томатной пастой или клюквенным соком… допускаю, что из нашей же кладовой… и изобразил предсмертную агонию. Было очевидно, что мы с тобой не станем осматривать раненого, раз есть врач. Немец подозревал, что Вероника или кто-нибудь еще будет подглядывать за ним, поэтому драма под названием «Хирургическая операция» была разыграна бесподобно. А финал и вовсе впечатляющий: мучительные терзания по поводу загубленной чести и побег в лес для совершения самоубийства. Однако странно: зачем возиться с петлей человеку, у которого при себе пистолеты?
– Вот я олух! – укорил себя Алекс. – Простейшие умозаключения, а мне они и в голову не пришли.
– Ты чересчур эмоционально переживал происходящее, это не способствует мыслительной деятельности. А я уже знала, что доктор нас обманывает, и примечала каждую его оплошность. Он не мог быть абсолютно уверен, что мы оба кинемся его искать, но на этот случай имелся эффектный выход Акима. Представь себе, что должны были испытать две слабонервные женщины, когда на их глазах он восстал бы из мертвых.
– Вероника бы грохнулась без чувств, это точно. Но относительно тебя я сомневаюсь.
– Так или иначе, я дала Веронике нужные указания, и она все сделала преотлично. – Анита прервалась и привстала. – Смотри! Дым!
Из-за поворота вытягивалась по ветру сизая спираль, расплывалась в воздухе и стелилась под копыта бегущей лошади.
– Н-но! – прикрикнул Ерофей, а Максимов достал из-за пазухи пистолет.
Трицикл чернел на обочине, как туша издыхающего зверя. Он еще коптил и выплевывал последние облачка пара, но уже не двигался и не содрогался. Жизнь покидала его.
Сани притормозили, Алекс выскочил из них, подбежал к неподвижной машине.
– Его здесь нет! – сообщил он на бегу. – Но я вижу, куда он ушел…
Цепочка знакомых оттисков на снежном покрове уводила в ельник. Максимов пробежал по ней и увидел сидевшего на пне доктора. Тот поднял голову, в глазах его застыли тоска и безнадежность. Он мог бы уйти дальше, но не стал этого делать, поскольку понял, что обречен.
Пистолет Алекса сам собой опустился, в стрельбе и угрозах уже не было надобности. Не сорвалась с уст и заготовленная филиппика. Немец поднялся и по-арестантски завел руки за спину. Максимов ощутил себя жандармом, и это ощущение не доставило ему удовольствия. В воображении промелькнули кавказские будни: бивуаки, совместные трапезы, фляга с чачей, ходившая по кругу…
Он спрятал оружие и, отвернувшись, чтобы не смотреть на бывшего сослуживца, глухо промолвил: