Десятый самозванец - стр. 51

– «Фух ты», – с облегчением перевел дух Тимофей и спросил:

– А челобитная-то из-за чего?

– Да, грит, ожерелье ты у него взял, да и не вернул.

– Ну, Васька, ну прохвост, – покрутил головой Тимофей, – а еще – друг называется. А врать, дак как корова жрать! Сам же меня и попросил, что бы я евонное ожерелье продал! Да у меня и видок на это есть. Да, Костка?

– Угу, – согласился Конюхов, даже не понимая – в чем тут дело.

– Ну, ты тогда и видока своего бери. Он у тебя заместо ябедника[7] будет! – присоветовал старшой. – А не то ведь, Васька-то, он, как-никак, сам в Разбойном приказе служит. Ну, да ничо, кляуза-то у Никифора. Он, хотя и молодой еще, но мужик справедливый.

… В Разбойном приказе, который москвичи, да и все прочие русские люди не очень-то любили, но уважали, народу было немного. День-то еще только начался. Стрелецкие караулы бродили по Москве, собирая порезанных, задушенных и прочих, умерших не своей смертью, а жалобщики и кляузники еще только-только шли на прием к дьяку, или к самому боярину. Посему, Тимофея и Костку стрельцы привели к старшему подьячему Никифору Кузьмичу.

Подьячий, годами, чуть старше Тимофея, сидел на лавке, в конце длинной, как гроб, комнаты. В углу, неподалеку от него, зевал писец, разложивший на столе бумагу и перья. Васька Шпилькин, как истец, отирался возле своего старшого.

– Кто из вас Тимоха Акундинов? – спросил подьячий, грозно сверкнув очами.

– Я, – скромно ответствовал Тимофей. – Тимофей Демидов, сын Акундинов.

– Челобитная на тебя. Василий Григорьев, сын Шпилькин, говорит, что ожерелье ты у него украл. Что рассказать можешь?

– Украл? – удивился Тимофей. – Это как же так я у него украл, ежели, он сам мне его в руки подал?

– А, стало быть, отпираться не будешь! – радостно вскинулся Никифор, подмигивая Ваське. – А ты боялся – отопрется, мол, да отопрется!

– А чего отпираться-то? – пожал плечами Тимофей. – Василий собственноручно мне это ожерелье дал. Вот, так вот, из рук в руки, глаза в глаза. Все по добру да по согласию было…

– По добру да по согласию Васька и дал… – захихикал писец, а остальные мужики, поняв двусмыслицу сказанного, захохотали.

– А ну, молчать всем! – рыкнул старшой, которому и самому было смешно, но, служебное положение обязывало быть серьезным и грозным!

– Ну, а чего ты ожерелье-то обратно не отдал? – встрянул и Васька, уязвленный хохотом. – Ты, уж прости меня, Тимофей, но сам же пообещал, что к вечеру – отдашь. Я, весь вечер тебя прождал, не дождался. Так что, не обессудь.

– Ну, так чего скажешь? – насупился и подьячий. – Чего не отдал-то? Или, к боярину тебя отправить, что бы тот батогов приказал дать?