Державю. Россия в очерках и кинорецензиях - стр. 46

Постановщик Лиознова тем часом решала не менее стратегические дилеммы. Можно было выбрать горький путь исторической правды, утвердить на главную роль нервического, с демонами внутри Смоктуновского (он пробовался) и окружить его ансамблем человекоподобных горилл, каким нацистская верхушка и была в действительности. Но двенадцать вечеров цирка уродов не высидел бы ни один телезритель. Тихонов же со своей ироничной меланхолией смотрелся бы на фоне аутентичных наци совсем неловко: парашют и крылышки слишком бросались бы в глаза. Лиознова приняла наполеоновское решение, под завязку населив подземелье рейха лицедеями с мощным комическим эго. Табаков как раз переходил с амплуа обидчивых юношей на котов Матроскиных – Шелленберг был его первой пробой пера. Броневой играл философически въедливых управленцев – папаша Мюллер стал лучшим. От него уже тогда можно было ждать куплета «Вся Америка в страшном смятеньи: Эйзенхауэр болен войной», – а Визбор бы на гитаре подбренькал. Куравлев специализировался на игривой деревенщине – ему для полной профанации перетянули череп пиратской повязкой и обозвали Айсманом (популярная в те годы у интеллигенции пьеса «Продавец льда грядет» на языке оригинала звалась «Iceman Cometh»). Реальные тяжеломордые Мюллер, Борман и Шелленберг даже отдаленно не походили на это шапито (ладно, Шелленберг чуть-чуть) – зато в таком исполнении самые нейтральные фразы тотчас уходили в народ, наполняясь юмором висельника. «– Штирлиц идет по коридору. – По какому коридору? – По нашему коридору», «Как я вас перевербовал за пять минут, хе-хе-хе-хе-хе», «Пархатые большевистские казаки», «Хайль Гитлер, друзья!» – все это весьма грело народившийся мидл-класс с его тягой к черному юмору. А чтоб он не очень-то веселился и не забывал, о ком речь, Мюллера вводили в действие рывком, без кителя, перед повешенным вниз головой телом («Было много работы по Праге»). Иначе офис на Принц-Альбрехтштрассе совсем уж превращался в театр Сатиры. А тут еще директор фильма начудил с массовкой. Принадлежа, как все организаторы кинопроизводства в СССР, к юркой и веселой нации, которую почему-то особенно не любили в рейхе, подгонял он в кадр друзей и родню. Когда в подземной тюрьме гестапо двери стали открывать эсэсовцы с лицами, которые ни один расовый тест не пройдут, Лиознова взорвалась. У нее у самой было такое же, да и Броневой, и Табаков с Визбором не годились в истинные арийцы. Только Смоктуновского им там не хватало для полной дружбы народов.

Проходы по коридору, лукавые мудрствования и отвлеченные толки об устройстве человеческой души следовало по числу серий наполнить саспенсом, риском и ритмичным барабанным боем. Штирлиц превратно оценил рукопожатность нацистских бонз и сунул голову в петлю, пытаясь интриговать с Шелленбергом против неведомого сепаратюги, а тот ему непосредственный босс. Плейшнер оказывался штатским растяпой, ставя под удар все расклады Ставки. Айсман докапывался до умелой нейтрализации немецкого атомного проекта. Холтофф разыгрывал подставу и получал коньяком по башке. Борман вполне мог принять за аналогичную подставу всю антигиммлеровскую интригу неизвестного «преданного члена партии». С Мюллера бы сталось не вычислять крота, а просто грохнуть подозреваемых поголовно, и только заботы о послевоенном жизнеустройстве сыграли в пользу Штирлица. А тут еще эта Катя, прости господи, Козлова с ее неуместной демографической активностью.