Дереза. Любовь зла! - стр. 10
И звенит тот лес птичьим гомоном! Но не слышно даже в отдалении собачьего лая, или звонкого топора дровосека-труженика, лошадиного ржания иль мычания стада, идущего на водопой. Нет поблизости другого жилья. Глухомань…
Колодца во дворе не было…
Зато в огороде обнаружилась скрипучая калитка и натоптанная тропинка, убегающая под горку в заросли ракитника.
Здесь в низинке, огороженный свежим срубом, был родник. Студеная вода поднималась из-под земли, кружила у дна золотые песчинки, волновала зеркальную поверхность мелкой рябью.
И вкусна была!
Или Ульяна совсем притомилась от жажды, иль и вправду животворной была водица… Только сил прибавилось в тонких ножках, и поскакали они дальше по тропинке.
Не далеко конечно. Тропинка вывела козу из зарослей на светлую полянку, посреди которой росла старая яблоня. Яблок на дереве было много, тяжко ветвям, да только зеленые еще, не скоро созреют – нальются соком. Широкий узловатый ствол был расщеплен надвое, словно разрывалось дерево под тяжестью плодов своих. Разрывалось, да не ломалось. Не спешило погибнуть, а зеленело и плодоносило вопреки увечью.
А ручей тут был запружен, и вода прогревалась на солнце. Можно и искупаться, и белье простирать, устроившись прямо на узких мостках.
Звонкий голос раздался где-то далеко. Потеряли… Коза заметалась по полянке в поисках тропинки, но та нашлась не сразу, словно пряталась. Да и путь назад показался намного длиннее, словно яблоня не хотела отпускать Ульяну…
Каша была наваристой даже без масла.
Ульяна взобралась на скамью, словно так и надо. Да еще возмущенно буркнула:
- Сама на полу ешь! Мы не в Японии…
Аленка возражать не стала и поставила перед ней деревянную миску с кашей, и даже ложку положила… Вот только поддеть ложку копытом не получалось, зато мягкие губы и ловкий язык быстро подмели и кашу, и резаную морковь с яблочками.
Но спать Ульяне пришлось на полу. И пусть Аленка постелила ей соломенный тюфяк, подушку пуховую взбила, да укрыла рогожкой, но было невыносимо жестко, и Ульяна долго ворочалась. То ей мешались рога, то ноги непривычно подгибались…
Наконец, сон забрал и ее.
Проснулась Уля ночью. Все так же на полу.
Лунный свет бил в затянутое бычьим пузырем оконце, выводя на полу серебряную дорожку. Во дворе отчаянно стрекотали кузнечики, словно эта ночь для них была последней и надо успеть спеть свою песню.
Все это – не сон! И это останется, и никуда не денется!
И Ульяне никуда не денется из этой избушки, не избавиться от рогов, копыт и прочего…
Стало невыносимо жаль и себя, и застрявшую в глухомани Аленку. Но себя все же больше… Козы ведь не плачут? Или плачут? И катится из янтарного глаза с вертикальным, как у змеи, зрачком горькая слеза, и выть от тоски хочется…