Дерево на твоем окне - стр. 8
Колдобины
Дорога получилась длинной, но уснуть мне никак не удавалось. То и дело кто-нибудь проходил мимо, грохотал дверьми, шуршал газетами и неэстетично чавкал. Пиликали сотовые телефоны, бурчало радио – и все это на фоне барабанной дроби колес, на фоне людского многоголосья. Мир звучал, не умолкая ни на минуту, и отчего-то мне подумалось: даже хорошо, что этого звучания не слышит Настя.
На очередной станции в вагон вошли новые пассажиры, присели напротив, и добрых полчаса мне пришлось выслушивать спор отца и сына, обсуждавших, какое мясо им покупать – живое или неживое. Вопрос был далеко не простой, и вместе с соседями я тоже скрипел мозгами, пытаясь понять, о чем идет речь. В конце концов, выяснилось, что говорят о корове, которая в живом состоянии стоит двадцать тысяч, а в заколотом – пятнадцать. Мне стало совсем грустно. По всему выходило, что жизнь коровью люди оценивали всего в жалких пять тысяч, что само по себе было значительно дешевле мяса. Хотя… Возможно, так оно и должно было быть. Душа, как известно, весит совсем немного: у людей – граммов двадцать, у коров, верно, и того меньше. Так что, если измерять стоимость в соответствии с граммами и килограммами, то жизнь коровья представлялась не столь уж дешевой…
– Здравствуйте, женщина!
– Здравствуйте.
– И вам, дедуля, здравствуйте! Не против, если мы здесь примостимся? А то скучно в тамбуре. Стоим, семечки жуем. Прямо стыдно.
– Почему стыдно-то?
– Так ведь не мужское занятие, согласны? Угощайтесь, кстати! У нас этого добра полные карманы…
Хорошо поставленный голос, занятная артикуляция, – я поднял глаза. На этот раз через проход от меня усаживался мужчина неопределенных лет и столь же неопределенной наружности. Впрочем, кое-что о его наружности сказать было все-таки можно: тщедушный, небритый, в черном пиджаке с широченными плечами, в фирменных брючках. Уж не знаю почему, но мужчина напоминал потертую сторублевку. Лоск изрядно утерян, но цена еще сохранилась – во всяком случае, кое-что купить на эту купюру было можно. Прежде всего – за счет уверенных интонаций, за счет знания оборотов речи, которые не в каждом вагоне услышишь. При этом язычок у него был острый, из тех, коими в равной степени можно и приласкать, и отбрить. Внешность мужчины языку вполне соответствовала: угловатые скулы удивительным образом удлиняли лицо, а смахивающий на орлиный клюв нос вводил в заблуждение, сбрасывая с возраста хозяина еще с полдюжины годков. Вполне логично венчала облик гостя пара черных остроносых туфель, которые свидетельствовали если не о зажиточности, то, по крайней мере, о вкусе пассажира. Лично мне это представлялось чем-то средним между вкусом перца и аджики. Здесь же присутствовал и застарелый аромат табака. Такая вот странная ассоциация.