Дэниел Мартин - стр. 116
Мы побывали в церкви и постояли у могил бабушки и дедушки Каро. Она казалась смущенной и печальной… и я постарался рассмешить ее рассказами о проповедях, которые вынужден был слушать столько воскресений подряд, об апостолах и пресвитерах на крестной перегородке, о куманской сибилле, об абсурдности и допотопности всего этого. Впрочем, когда мы с ней стояли у могил, кое-что опечалило и меня. Впервые за много лет я вспомнил те примулы, что когда-то каждую весну цветным ковром устилали могилу моей матери.
Зашли мы и в пасторский дом. Снаружи он выглядел почти так же, как раньше; но огород исчез и фруктовые деревья тоже. Теперь на их месте было построено новое здание деревенского совета, а перед ним еще пол-акра занимала усыпанная гравием площадка; в первый момент это показалось мне гораздо большим кощунством, чем если бы снесли саму церковь. Однако за домом часть сада сохранилась, хотя им теперь явно занимались не столь любящие и умелые руки. Но Osmanthus цвел по-прежнему, и мирты тоже, и Trichodendron раскинул ветви, усыпанные алыми бутонами… и я даже смог покрасоваться перед Каро и женой теперешнего священника, назвав все эти растения по именам.
Я снял номер в гостинице в Торки, но повез туда Каро через Торнкум – не из-за нее, из-за себя. Так я и узнал, что ферма продается. Там уже никто не жил, и я совершил роковую ошибку, дав Каро уговорить меня посмотреть дом и сад. К моему немалому удивлению – поскольку сама-то она жила в роскошной помещичьей усадьбе, – она просто влюбилась в Торнкум; я был растроган… она, разумеется, не могла знать почему; хотя, пока мы бродили по двору и заглядывали в окна, я рассказал ей немного о людях, что когда-то здесь жили. Ей хотелось бы, чтобы я жил в таком доме, она держала бы здесь свою лошадку, а я снова мог бы посещать церковь: в те далекие дни мы совершили огромный прыжок в наших отношениях, и она училась робко поддразнивать меня; я смеялся и осторожно поддразнивал ее в ответ. Может, я и куплю эту ферму – для нее. Каро понимала – я это не всерьез; я и сам считал, что шучу, хотя из этого разговора случайно узнал, что ей не нравится, как я живу в Лондоне. Уходя, я обратил внимание на дату проведения аукциона: объявление висело на доске у въезда в проулок.
И не смог забыть эту дату, как не смог забыть и то, что таилось в подспудных глубинах проведенного с дочерью дня, когда вечером уложил ее спать. Спустился в холл и сел там с книгой, но читать не мог. Первое свидание с Торнкумом после долгих лет разлуки меня разочаровало – так бывает со всеми полными значения местами на эмоционально перегруженной карте детства и отрочества, которую мы уносим с собой во взрослую жизнь. Торнкум утратил свою зеленую таинственность, свою укрытость от мира, свое очарование; он казался маленьким и сгорбившимся, словно карлик, и каким-то обыкновенным. Может быть, из-за того, что я был с Каро: она восхищалась наивно, но вполне тривиально тем, что для меня было чуть ли не священным. Были, разумеется, и другие причины: мне тоже надоел Лондон; я больше года путешествовал… Я стал ощущать потребность в отдыхе, необходимость где-то укрыться от суеты… Соблазн был сильный. И все-таки я видел все недостатки, всю безнадежность попыток притвориться, что я больше не лишен корней – ни по собственному желанию, ни по профессиональной необходимости; идиотизмом было бы вернуться туда, где тебя все еще помнили – как я успел обнаружить за чашкой чая у пастора, – и помнили совсем другим. К тому времени, как я отправился спать (Каро мирно спала в постели напротив), я напрочь выбросил из головы мысль о покупке фермы.