Демон спускается с гор - стр. 16
– Старость – хороший помощник знахарю, – говорила себе Айсэт. – Я приму и это и перестану искать благодарности, когда покроюсь морщинами, когда одиночество станет моим верным спутником, а долгие думы заменят родительские наставления.
Гумзага, почтенного старца, сына жреца и внука жреца, всегда старались одарить лучшим куском, отложить для него шерсти, сшить мягкий пояс или теплые чувяки для старых ног. Кузнец Гуч, еще один сосед Калекута и Дзыхан, украшал железные наконечники посоха Гумзага затейливой гравировкой, зная, как жрец ценит искусные узоры. Дубовыми листьями, или виноградной лозой, или узлами, петли которых подсказывал ему жрец. А сына своего, Тугуза, отправлял носить Гумзагу подарки от жителей аула. К Айсэт он Тугуза не отправлял. Напротив, всячески отговаривал от встреч со странной девчонкой. И Айсэт почти забыла, что в детстве они с Тугузом затевали игры у границы леса. Почти.
Гумзаг принимал благодарность с медленным кивком, разглядывал дары – хороши ли. О тяжком бремени он не вспоминал. И люди тоже не испытывали тяжести, восхваляя его. Гумзаг был стар и мудр. Ничего, и она станет такой. Жреца почитали и побаивались. И ее будут. Со временем.
– Зато тетушка Гошан обещала сыру дать, – подбодрила взрослая Айсэт младшую себя, выглядывающую из-за куста ежевики. – Она добрая женщина.
«Пусть даже просила тебя больше не заходить в дом, – напомнила малышка Айсэт внутри нее. – И Чаж попросит, станет Дымуку легче – и она закроет перед тобой двери. Никто не хочет с тобой играть».
– Болезнь открывает любые двери, – возразила Айсэт, – а я просачиваюсь следом.
«Но болезнь влезает под кожу, соединяется с кровью, пробирается в разум, а ты захлебываешься чужими тенями и молишь богов помочь».
– Они мне помогают, – заверила Айсэт лесные шепоты, норовящие занять место ее внутреннего голоса.
«Тогда молись усерднее, чтобы они помогли и твоим родителям».
Со временем маленькая Айсэт все же научилась смирению и реже обращала лицо к людям. Когда пламя вспыхивало в ней, щека, и без того горячая, нагревалась как котел над очагом, и Айсэт убегала в лес. И в чаще была какой захочет. Пела, кричала, плакала, говорила. Беседа с лесом успокаивала, Айсэт избавлялась от обид и повторяла, как учил Гумзаг: «Травы, заговоры, тепло. И болезнь отступит».
Но порой она совершала немыслимое. Вставала у зева пещеры и вслушивалась. Айсэт ловила тишину пасти пещеры Безмолвия, забывая о том, кто заперт в ней. Говорили, что пещера поедает звуки. Говорили, войдешь в нее – и она съест голос, биение сердца, мысли, дыхание. Съест все, что рождает звук. А если запоешь, тишина пещеры набьется в рот, почернит зубы, а в голову вольет безумие. Сюда поднимаются раз в году, в назначенную ночь, девушки, которым наступил срок. Никто больше не карабкается по ущелью, не скользит по камням, не стремится забраться на пологий уступ, на котором ждет раскрытая пасть пещеры, не дышит ее мраком. А Айсэт все ходит и ходит к пещере, и об этом тоже говорят в деревне. Потому что в Гнилых землях не скроешь ни мыслей, ни поступков. Но у пещеры нет шепотков, смешков и заговоров от сглаза ведьмы.